которое сама она называет «китайской туникой». Как тут не вспомнить отрывок из книги «Каждый день — падающее дерево»: «Сегодня вечером, перечитывая «Дневник» братьев Гонкуров, Ипполита, сама себе брат, внезапно убеждается, насколько она способна походить на них в своем представлении о женщине. Она улыбается и задумчиво осушает бокал вина».

Можно до бесконечности перечислять зеркальные отражения и переклички между книгами Габриэль Витткоп и авторами, собранными в этом произведении. Тогда бы следовало сказать об «Опасных связях» и «Торговке детьми», возвышенном и жутком эпистолярном романе, где собраны письма Маргариты П., состоявшейся сводни, к Луизе Л., еще только стремящейся ею стать. Вспомнить уродов, прокаженных и дальние страны, «Смерть К.» и «Сон разума», альфонсов и сутенеров, «Азиатские тетради» и «Убийство по-венециански», явную слабость к преступлениям, утонченным ядам и секретам донжонов… Словом, «Мастерская подделок» не зря завершается дополнительной главой «Некрофила»! Все эти «подделки» проникнуты общим стремлением к истине, и у них множество потайных дверей, ведущих к радикальному и пламенному творчеству Габриэль Витткоп.

Жан-Батист Дель Амо

Предисловие автора

Представленные здесь пародии вовсе не карикатурны и призваны воспроизвести в сознании стиль авторов, которыми я восхищаюсь, надеясь, что каждый их них признал бы свое отцовство. Поэтому я употребляю определенные слова, а также некоторые необщепринятые и спорные их формы. Так, например, я пишу «сиделки» вместо «медсестры», потому что Гонкуры предпочитали это слово, которое к тому же встречается в их «Девке Элизе». Кроме того, вы обнаружите злоупотребление простым прошедшим временем, распространенное в произведениях Марселя Швоба, неоправданные прописные буквы у Шодерло де Лакло, прилагательное «слоновокостный», используемое Алоизиюсом Бертраном, тогда как точнее было бы, конечно, сказать «цвета слоновой кости», и пьемонтские «труфеля», которыми лакомится Казанова. В рискованном номере эквилибристики мне следовало найти нечто среднее между нежеланием быть всего лишь стразом, жульнически стремящимся подражать брильянту, и стремлением сохранить «ту крупицу лжи, что, возможно, делает произведение идеальным»^[1].

Некоторые тексты предваряются цитатами из оригиналов, тогда как другие их лишены. В этом отношении я не следую никакому императиву, так как главное — вовсе не соблюдать жесткую схему, а проникнуться духом и словарем каждого трактуемого автора. Если я позволила себе присовокупить в конце сборника приложение к собственному «Некрофилу», то прошу читателя не усматривать в этом дерзости или нелепого самомнения с моей стороны. Я ни на секунду не посмела бы мериться силами с авторитетными писателями, которых пародирую, и настаиваю хотя бы на признании того, что у меня есть четкое представление о подлинных ценностях. Но речь здесь идет о развлечении, игре, которую я решила завершить простой демонстрацией своей способности писать и без опоры на авторов, несомненно, более великих, чем я.

Г. В.

Вольтер

Это вы хорошо сказали, —

отвечал Кандид, — но надо

возделывать наш сад.

Однажды, занимаясь пересадкой латука, они увидели, как к ним в огород зашла особа в дрянном широком плаще, но при этом с прической, словно у Великого Могола.

— Меня зовут Замор, и я письмоводитель у нотариуса, — сказал им незнакомец. — Новость, которую я вам доставил, наверняка вас обрадует. Один из моих друзей, проживающий в Риме, где он занимается тем же ремеслом, что и я, проявив чудеса изворотливости, сумел напасть на след вашей старухи, которая, как вам, возможно, известно, является дочерью папы римского и принцессы. От папы не приходится ждать ничего, кроме индульгенций да латунных медалек. Однако один римский придворный выбросил на лестницу кожуру от персика, и там как раз проходил маркиз Членноунылло, кузен старухи и родной племянник принцессы де Палестрины, который, наступив на эту персиковую кожуру, скатился на голове по мраморным ступеням, отчего впоследствии и скончался. Поскольку детей у него не было, его богатство достается старухе по причине родства.

— Это очень хорошо, — сказала старуха. — Мы сможем построить холодные оранжереи, чтобы посадить там немецкую краснокочанную капусту: она очень невкусная, но ее любой купит, потому что она отказывается здесь расти.

Замор объяснил во всех подробностях, пункт за пунктом, зарывшись носом в бумаги и бормоча сквозь зубы, что это можно будет сделать только после того, как старуха съездит в Рим, дабы самолично получить там наследство.

— Очень хочется вам верить, — сказал Кандид, — хотя мы и не поняли ни слова из ваших рассуждений.

— Это прекрасно, — возразил Замор, — законы, постановления, параграфы, кодексы, правила, акты и декреты нельзя было бы плодотворно применять, если бы они вдруг стали понятны. Их сила проистекает из их туманности.

Видя, что Замор не уступит, и полагая, что нет смысла пытаться нарушить порядок, не постигнув его секретов, старуха заверила, что тогда она, стало быть, поедет в Рим.

— Пусть вас хотя бы сопровождает Какамбо, — сказала ей Кунегунда. Но старуха отказалась, сославшись на то, что уже путешествовала из Рима в Алжир, из Алжира в Тунис, из Туниса в Триполи, из Триполи в Александрию, из Александрии в Смирну, из Смирны в Константинополь, из Константинополя в Азов, а из Азова в Москву, пересекла всю Россию, а затем, проехав Ригу, Росток, Висмар, Лейпциг, Кассель, Утрехт, Лейден и Гаагу, прибыла в Роттердам, откуда добралась до Лиссабона. Все это было еще до того, как она повстречала Кунегунду. К тому же старуха напомнила ей, что способна проскакать тридцать миль верхом в один присест, хотя у нее всего ползада, и взмолилась, чтобы ее опустили одну. Все неохотно согласились: они были очень привязаны к своей старухе.

Жизнь потекла так же, как и до ее отъезда, не считая того, что следующей зимой Пакета умерла от застарелого сифилиса и у Кунегунды прибавилось хлопот. Минуло два года. Друзья часто говорили о старухе, от которой не получали никаких вестей.

— Где же она? — вздыхал Кандид.

— Возможно, она стала королевой в какой-нибудь стране Эльдорадо, — отвечал Панглосс.

— Наверное, она умерла, — говорил Мартен.

Как-то вечером, гуляя по берегу Босфора, они увидели в порту судно из Ливорно, с которого сошла старуха. Поначалу они с трудом ее узнали, поскольку ее подбородок почти касался колен и она сильно осунулась за время разлуки. Все расцеловались и расплакались. По