другое царство: вокруг подметено, убрано, дорожка, по которой мы идём, по сторонам обложена под шнур кирпичом, а кирпич ещё и побелен мелом. Ступить лишний шаг страшно, плюнуть некуда, так чисто. Это тебе не наши Подлюбичи и не улица Батарейная. Даже воздух здесь не такой: сосны хоть и редкие, а свой запах дают.

А главное — люди. В штатском здесь редко кого и встретишь, все — военные. И никто из них не бежит, как в городе, сломя голову, никто не ходит разинув рот, как мы с Санькой, не ловит ворон. А если кто идёт, то идёт, сразу видно, что по делу. Встречаясь, они вскидывают руку к виску и твёрдо чеканят по земле подошвами, берут под козырёк. И нам с Санькой в глаза бросилось, что тот громче чеканит и выше подбрасывает ноги, у кого меньше звёзд на погонах, а у кого звёзды большие, тот только рукой отмахнётся и — будь здоров.

И песни, оказывается, здесь в моде. Где вы видели, чтобы люди группам шли по улице и во всё горло пели песню? Разве что на свадьбе. А тут поравнялся с нами строй таких, как Юрка, хлопцев да как грянет уже знакомый нам марш. И так это у них громко и дружно получалось, что нам с Санькой и самим хотелось запеть.

Нет, что ни говорите, а военное училище, да ещё артиллерийское — совсем другой мир, не тот, в котором мы жили до сих пор.

Ходим мы по новому для себя миру, ищем, у кого спросить, куда нам надо, и вдруг:

— Эй, скворцы! Идите-ка сюда.

Оглянулись, кого там зовут, что тут за скворцы такие есть у артиллеристов — оказывается, это нас с Санькой зовут. Мы так заслушались песнями, что не заметили на лавочке под сосной троих, как сказала бы наша географичка, аборигенов. По ношенной форме, которая хорошо сидит на них, сразу видно, что не новички. Наверное, Юркины ровесники. Хотя один из них, пожалуй, и желторотик: гимнастёрка сидит лубом, сам маленький.

Что поделаешь, надо идти, чтобы неприятности какой не было. Всё-таки не на своей улице. А может, и что хорошее скажут: куда, например, нам податься со своими вызовами на экзамены, где здесь нас должны принимать. Мы не бросились к ним рысью, а подошли нога в ногу, и Санька настороженно спросил:

— Ну?

И тут нам показалось, что мы с Санькой сделали бог знает какую непристойность, скажем, самое малое — без штанов на улицу вышли, так как старший из тех троих с одной лычкой на окаймлённых жёлтой лентой погонах аж за голову взялся.

— Нет, вы только посмотрите, товарищи, что творится? — с болью в голосе воскликнул он. — Вы только посмотрите, как они подходят к командиру!

Его товарищи укоризненно покивали головами, осуждающе поцокали языками, мол, как нам не стыдно, как нам не ай-я-яй. И хоть бы кто усмехнулся. Издеваются, паразиты. Мы с Санькой не лыком шиты, видим, что издеваются. Давно ли сами чёрствой корке были рады, давно ли поснимали такую же как и на нас, грешных, рвань, и уже строят из себя ваше благородье. Командиры шелудивые. Если бы мы встретились с ними в нашей деревне и на своей улице, то там бы ещё оно показало, кто из нас скворец, а кто — орёл. А тут вряд ли покажет: подмоги нет, и убегать не знаем куда, в свой двор не спрячешься — далеко.

Мы стоим столбами, растеряны и рассержены: им тут шуточки, а у нас времени нет. Может, нас там уже где ждут и не могут дождаться, а эти дьяволы тут прицепились, что не отцепится. И Юрку свиньи съели. Нет, чтобы прийти и выручить, пока до побоища не дошло.

— Воспитанник Козлов, — приказал тем временем строгим голосом тот, что строил из себя командира, — покажи этим скворцам, как надо подходить к начальнику!

Воспитанник Козлов — нос облуплен, картошкой, шея, как и у нас с Санькой, — две в воротник поместятся, пилотка со стриженой головы налезает на оттопыренные уши — отбежал шагов на пять, приложил руку к виску и, высоко вскидывая ноги, как пошёл, отбивая шаг, что у нас с Санькой челюсти отвисли от удивления. Артист — и хватит! Идёт, холера, как танцует. Вот он лихо лязгнул каблуками и, вытянувшись перед своим начальством струной, высоким девичьим голосом отрапортовал:

— Товарищ командир! Воспитанник Козлов по вашему приказу прибыл!

А мне тем временем подумалось: подшиванец ты, а не воспитанник, подлиза ты несчастный. Из него прислужника делают, а он рад стараться. Да мы таких подлиз в школе лупили как сидоровых коз. Не по душе нам такой народ.

— Ну, а теперь вы! — приказал нам с Санькой самозваный командир. — Кто из вас смелее?

Ни я, ни Санька не тронулись с места. Не на тех хлопцев он напал, чтоб трепетали перед каждым олухом, хоть он и сильнее нас. Санька ему так и отрезал:

— Не нукай, не запряг!

— Будешь нашим командиром, тогда и командуй, — поддержал Саньку и я, уже готовый к драке, которой, казалось, не миновать. Да и Санька тоже наготове. Пусть не думают, что если мы деревенские, то из нас можно верёвки вить. Как говорят, нашла коса на камень. Они стоят, и мы стоим. Молчим. Смотрим исподлобья. Сопим раздутыми ноздрями. Наши противники поглядывают на своего главаря, видимо, ждут сигнала.

Но главарь сигнала не дал. Немного подумав, он сказал вдруг почти что мирно:

— Ну и не надо, не отдавайте нам честь, только училища вам не видать, как своих ушей.

— А это почему же так? — ершисто спросил Санька.

Сдаётся-таки, мы отстали от этих наглецов не униженные.

— А потому, что скажу генералу, и не примут, — огорошил нас «командир», а его товарищи при этом сочувственно вздохнули, и вид у них был такой, будто мы с Санькой бесповоротно обречены судьбой.

— В училище не нужны такие неслухи, — добивал нас тем временем противник, приметив, что мы с Санькой обвяли, — тут нужна дисциплина, а таких, как вы, и на пушечный выстрел сюда не пускают.

Мы с Санькой не знаем, верить ему или не верить. Неужели его генерал послушает? А если подумать, так почему бы и нет. Может, он генеральский любимчик, а может, и вовсе какой-то родич, а там, чего доброго, — и сынок. Тогда, пиши пропала наша артиллерия, и останемся мы просто задаваками несчастными, тогда нам в деревню хоть не возвращайся — куры засмеют. Так разве до гонору тут? Ещё неизвестно, где его потеряешь, а где найдёшь. И мы сдались.

Санька ещё сильнее засопел носом, покраснел так, что и рыжих волос его стало не видно, молча отошёл на то место, откуда начинал подход к «начальству» воспитанник Козлов, выгнул дугой свою, как у петуха, грудь и двинулся.

Нет, что вы мне ни говорите, а ещё никто и никогда ни в одной армии мира так не приветствовал самое высокое начальство, как Санька этих обормотов в погонах. Стараясь держать ноги негнущимися посохами, он так топает по плацу подошвами порыжевших материнских сапог, что только пыль клубится, а вокруг немного раскатывается эхо. Идёт он, словно деревянный, и мне