Рене Маори Дилижанс

«O! Возможно ли, чтобы в этом мире было больше христианских чувств и меньше страстей!»

Королева Виктория

Ранним зимним утром Тэсси Смит по прозвищу Имбирь провожала своего последнего клиента. Она сошла вместе с ним вниз, чтобы запереть двери заведения. Все девушки уже давно отработали и уснули, загасив новомодные стеариновые свечи, совсем недавно введенные в обиход. Ставни везде были плотно прикрыты, чтобы сохранить остатки тепла после бурной ночи, поэтому возвращаться наверх по скрипучей деревянной лестнице пришлось в кромешной тьме. Тэсси устало опиралась на широкие перила, не замечая, что подметает грязные ступени несвежей нижней юбкой с оборванной у пояса тесемкой. Другая ее рука расслабленно придерживала шаль, так и норовящую соскользнуть с плеча. От усталости глаза сами собой закрывались, и Тэсси так и прошла бы по коридору не обратив внимание на тусклую полоску света, пробивающуюся из-под одной из дверей. Если бы вдруг не услышала громкий басовитый смех. Смех раздавался из ближайшей комнаты, где проживала сама хозяйка заведения — мадам Дора, как называли ее все вокруг. В то, что мадам принимает гостей в такую пору, поверить было сложно, ведь еще осенью ей минуло семьдесят лет, а от шалостей она отошла и того раньше, с тех самых пор как сделалась здесь полновластной хозяйкой.

От любопытства Тэсси почувствовала внезапный прилив сил и спать расхотела. Она прильнула к замочной скважине, дающей довольно большой обзор, и увидела прямо на ковре лежащую мадам Дору, судя по почерневшему лицу — мертвую. Еще она сумела рассмотреть мужские ноги в черных штанах и часть фрака с длинными фалдами. Носы лакированных туфель почти касались неподвижного тела. Над всей этой скорбной картиной продолжать звучать глухой и безрадостный смех.

Тэсс взвыла так, что ей бы позавидовал Ричард Львиное Сердце, от крика которого, как известно, приседали кони. Своим воплем она не только перебудила девушек, но и привлекла внимание констебля, дежурившего на углу улицы.

Мадам Дора была бесповоротно мертва и ни в чьей помощи больше не нуждалась. Обладатель же фрачной пары и лакированных туфель, отправился в полицейский участок в сопровождении двух констеблей.

Инспектор Бишоп, человек апоплексического сложения, обладал заурядной внешностью. И только его уши, огромные оттопыренные уши, поросшие жесткими волосами, казалось, жили собственной жизнью. Когда Бишоп удивлялся и приподнимал брови, то и уши взлетали вверх, когда грустил — опускались и уши, зато, когда он улыбался — оба уха съезжали назад, словно желая встретиться на затылке.

Когда ввели арестованного, он встретил его добродушной фразой:

— А вот и висельник! Как ваше имя, мистер?

— Джон Каннингем, — с готовностью ответил арестант, как видно, совсем не стесняясь своего нынешнего положения. Природа одарила его многим — внимательными серыми глазами, густыми каштановыми волосами, прямым тонким носом и небольшим ртом изящной формы. Он был высок ростом и широк в плечах, словом, являл собой тот образчик молодого человека, который сентиментальные девицы называют одним собирательным эпитетом — «душка».

С этой минуты и мы будем назвать героя по имени, чтобы отличить его от остальных участников событий. Джон Каннингем — прекрасное имя и для лорда, и для преступника. Хотя одно не исключает другое.

— Ну что же, мистер Каннигем, присаживайтесь, — все также приветливо продолжал инспектор Бишоп, указав на колченогий стул с гнутой спинкой. — Рассказывайте.

— О чем?

— О том, как вы убили старую шл… уважаемую женщину и потом глумились над ее телом.

— Я никого не убивал, — твердо ответил Каннигем. — И ни над кем не глумился.

— А свидетели утверждают, что вы смеялись.

— Я рыдал.

— Над трупом жертвы? Вы рыдали над трупом жертвы, разодевшись во фрак? — Бишоп уставился на поникшую ободранную хризантему в петлице обвиняемого, и на лице его появилась тень отвращения. Увядшие цветы всегда напоминали ему о похоронах и покойниках.

Каннингем нерешительно помялся и, наконец, спросил:

— Не стоит ли мне, сэр, рассказать все с самого начала? Во избежание… во избежание, так сказать, разночтений?

— Да, конечно.

— Так вот, третьего дня в полдень я женился. Вот в этой самой одежде прошествовал к алтарю и обвенчался со своей дорогой Милдред. Что и говорить, в последний месяц в ожидании церемонии я почти и не жил. Все, бывало грезил наяву. Представлял себе, как входим мы после венчания в огромную залу полную гостей, и дворецкий объявляет во всеуслышание: «мистер и миссис Джон Каннингем». Представлял и другое…, - он запнулся, и его гладкие, без единой морщинки, щеки зарделись девичьим румянцем.

Бишоп сделал знак скучающему за конторкой секретарю, и тот усердно заскрипел пером, записывая каждое слово.

— Продолжайте, — кивнул инспектор.

— В церкви, когда я увидел ее в серебристом платьице, наглухо застегнутом у ворота, в такой же шляпке с вуалью, то сразу подумал, что мир еще не видел более невинного и неискушенного создания. И ужаснулся, вспомнив свои нечестивые мечты и…

— Желания, — подсказал инспектор. — Вы излишне лиричны. Излагайте, пожалуйста, кратко и без поэзии. Договорились? Все, только самое важное.

— Тогда я пропущу подробности первой брачной ночи. Точнее ее первой половины. Скажу только, что я был предельно нежен и тактичен…

— Довольно. Я вам верю. И он верит, — инспектор кивнул в сторону секретаря. — Или вы хотите, чтобы вместо ваших показаний он написал поэму?

— Нет. Не надо поэму, — Каннингем замотал головой, — я так расскажу. Сжато. Так вот. Когда я опустил усталую голову на подушку, Милдред вдруг сказала нежным голосом: «А теперь, может быть, попробуем „дилижанс“?» «Что?» — переспросил я, подумав, что ослышался. «Неужели ты не знаешь об этом новом способе?» — удивилась она, — «все журналы о нем пишут». Но я не знал. Бедная моя девочка в отчаянии заломила руки. У нее такие тонкие ручки, совсем как веточки, и я испугался, что заламывая руки, она может их и переломать, поэтому не стал выяснять, откуда такие познания. Согласитесь, довольно странные, для дамы, бывшей еще совсем недавно девицей.

— Дилижанс? — удивился инспектор Бишоп. — Что-то французское?

— Понятия не имею. Знаю только одно, что из-за этого неизвестного никому способа любовной игры я потерял любимую женщину. Она выгнала меня. Все кричала: «Ты мне больше не муж, раз не знаешь способа „дилижанс!“».

Уши Бишопа медленно поползли вверх, что выражало крайнюю степень удивления:

— Даже