туда, где стоит огромная клетка из слоновой кости. Она знает: что-то тревожит его. Он говорит прежде, чем она успевает задать вопрос:

— Скажи мне кое-что, Клаудия?

Оцепенев, она слушает.

— Ты считаешь меня щедрым другом?

Жирар скрещивает руки на груди и погружается в размышления. Очки съезжают ему на нос, пока он крутит в пальцах золотую вилку с фениксом на рукояти.

* * *

19 сентября 1934 года

Мне подарили шесть птиц, привезенных, похоже, из неизвестного нам региона Северной Индии. У них нет научного названия — только пышное алое оперение, разноцветные клювы (белые, черные, серо-золотые) и блестящие, как чернила, глаза. Наделенные интеллектом, который, в лучших случаях, можно сравнить с дельфиньим, эти птицы стали моей гордостью, кошмаром и страстью.

Во время доставки я заметил золотую пыль на кончиках перьев. Теперь она распространилась на их крылья и тела. Каждое утро я счищаю ее керамической расческой, чтобы не навредить нежным созданиям, хотя пока не могу обеспечить должной вентиляции.

* * *

Клаудия идет по улице — шпильки застревают между булыжников. Она оступается, морщится, задыхается. Добирается до старого склада, где квартирует Форса. Пошатываясь, поднимается по ступеням. Воздух становится жарким, нестерпимым. Она громко стучит, и браслеты награждают дерево металлическим, колокольным звоном.

Форса приоткрывает дверь, и — за ней — крохотную частицу себя. Клаудия рывком влетает внутрь. Жилье в полном беспорядке — везде помет, пыль и перья. Она подносит руку к лицу и говорит в ладонь:

— Эмиль…

Смотрит на него и замечает длинные прорехи на посеревшем пальто. Сверху доносятся раскаты клекота. Она поднимает голову и видит алых птиц, взгромоздившихся на трубы, разглядывающих ее с нежной печалью и любопытством. Она снова смотрит на Форсу.

— Я… я не могу их сосчитать, — шепчет Форса.

Печаль в его глазах поражает ее. Она роняет руку, подходит к нему, снимает с него рваное пальто и бежит в заднюю комнату — к гардеробу. Роется в ящиках, но не может найти ни одной вещи, которую не изодрали бы птицы. Возвращается.

— Мы заберем их.

Он поворачивается к ней, пожимает плечами:

— Нет.

— Почему нет, черт возьми?

Форса разворачивает руки ладонями вверх, чтобы показать, что его вены побелели. Поднимает палец к нижнему веку и оттягивает его, чтобы она увидела темно-желтую склеру.

Она хватает его за запястье:

— Эмиль.

— Уйди!

Клаудия виновато опускает голову. Тяжело вздыхает.

— Расскажи, что сделал Жирар — тогда — много лет назад.

— Вон! — Форса хватает ее за руку и тащит ее к двери.

— Скажи мне!

Он захлопывает дверь у нее перед носом.

* * *

3 октября 1934 года

Прошли недели. Я погружаюсь в апатию. Неземная красота птиц сменилась неестественной демонической злобой. Они стали походить на стервятников, но выглядят куда опасней. Их тихое любопытство перерастает в коварство. Я замечаю, что в часы, проводимые вне клеток, они издеваются надо мной: гасят свет, прячут инструменты, включая керамические расчески. Последняя значимая перемена в их облике — в оттенке глаз. Там, где раньше был блестящий, словно чернила, мрак, теперь желтая склера с красным зрачком. И они огромны! Огромны…

* * *

Множество бедолаг обращается к магии с темными намерениями, только для того, чтобы проиграть. Эмиль Форса прячется от дневного света за заляпанными дерьмом, траченными молью шторами и не может выбраться из лабиринта сомнений и болезни, открывшегося ему с прибытием драгоценных гостей.

Утром восьмого октября он находит внушающий тревогу предмет в одном из золотых гнезд, свитых в сплетении труб. Яйцо, размером с дыню, легкое, будто перышко: на свету в нем виден город из стекла и жемчужин, источающий странное, нездешнее сияние. Форса думает, что бредит — тонет в некротической фазе быстрого сна. Мысли путаются, дышать трудно…

Бледное сияние наполняет комнату, постепенно становясь алым и фиолетовым. Самая крупная птица, Тезиль, выросла до размеров слона. Она поворачивает огромную голову и заглядывает в комнату, ее длинная шея тянется, пока клюв не замирает в дюйме от лица Форсы.

В этом поражении есть изящество. Форсе не страшно. Птицы свободны, как призраки, и избавиться от них нельзя. Они исчезают и появляются по собственной воле, льют ему в уши его собственный голос, терзают его раскатистым смехом нездешних гиен. На голову самой крупной из заклеенного лентой окна падает последний закатный луч. Форса больше не выносит дневного света.

Ночью воздух будет сухим. Он вздыхает и заходится в кашле, крупицы золотой пыли оседают в легких. Своды его тела разрисованы этим истязанием. Тезиль склоняется ближе, лед ее клюва касается лба Форсы. Она выпускает нездешний воздух — черный дым — ему в лицо. Ее дыхание пахнет, как тысячелетняя тварь, живая вопреки законам природы. Форса видит себя в стеклянном гробу — нетленным из-за болезни, угнездившейся внутри. Он не превратится в одну из них, они его не съедят. Форса сплетает пальцы и поднимает их, чтобы отвести клюв от лица. Он больше не хочет смотреть на птицу.

* * *

13 октября 1934 года

Несколько недель назад с помощью просвечивающего электронного микроскопа я изучал странные частицы, походившие на вирионы бешенства, хотя симптомы не совпадают. Как бы то ни было, они проникли в меня во снах и в реальности. Очнувшись, я обнаружил два слова в блокноте на прикроватном столике. Набрид-Кюнт. Улдуктир. Понятия не имею, что это значит.

* * *

Клаудия стряхивает с себя остатки страсти. Тихий храп Жирара вплетается в дым ее сигареты. Она не любит его. Не может больше любить. Она помнит Романа. Мысли летят по длинной лестнице, между ступеней вспыхивает свет — трещиной в небе — между дождем и громом. Он получил плащ, который она послала ему — дивную вещь. Дверь распахнулась сама собой, явив его силуэт — в дальнем кресле, в мерцании свечей. Фигура в огромном плаще зыбилась и отбрасывала на стену зловещую тень.

— Я немного опоздала. Снаружи такая буря… — говорила она, пытаясь смягчить его.

Роман, лицо которого скрывали тени, распрямился и медленно встал. Двинулся к ней размеренным шагом, молча. Клаудия потянулась к ближайшей лампе и подняла ее. Свет упал на человека, заживо пожираемого тканью — складки впивались в плоть, как лепестки хищного цветка. Клаудия бросилась по лестнице во тьму — с каждым шагом на лакированных ступенях мерцали всполохи оранжевого пламени, позади сплетался гобелен криков…

* * *

Форса сидит на шатком стуле, вытянув ноги, как брошенная марионетка. Он