- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (6) »
рыжие кудряшки, суетившиеся возле сломанного принтера. И подмигнул, подлец.
Арцыбашев шагнул к нему, взялся за отворот дивного в голубую клетку клубного пиджака и подтащил к себе. Зубы его клацнули.
— Всё Вере Ионовне доложу! — страшным низким голосом сказал Алексей Николаевич.
В горле у него что-то булькнуло, но это не испортило впечатления. Мельников спал с лица.
Вера Ионовна была его законной супругой и по совместительству главой департамента котлов и печей в представительстве дьявола. Одно движение ее мизинца могло превратить жизнь Мельникова в ад. Раз в год Вера Ионовна появлялась на новогоднем корпоративе. Проплывала мимо сотрудников, каждого прощупывая опухшими глазками без ресниц. Всякий раз, встречаясь с ней взглядом, Арцыбашев зачем-то вспоминал, что свинья может сожрать младенца за семь минут.
— Номерок ее у меня имеется! — вдохновенно нес ахинею Арцыбашев. — Заспит она тебя ночью, Мельников!
Судя по по ужасу, мелькнувшему в голубых мельниковских глазах, это опасение сидело в нем давно. Щеки его сдулись и обвисли, лоб заблестел. Он попятился, наткнулся на кулер, вздрогнул и припустил прочь, сжимая в кулаке треснувший пластиковый стаканчик.
В тот вечер Арцыбашев признался Сигизмунду: — Мне кажется, ты возвращаешь меня на основные пути. Кактус, конечно, не понял, о чем он. — Видишь ли… Много лет мне кажется, что когда-то моя жизнь пошла не так. Как будто переключили стрелку, и состав ушел на запасной путь. В отстойник. Арцыбашев отвернулся к окну и нарисовал пальцем на запотевшем стекле рельсы. — А самое удивительное, что я достоверно знаю, когда это случилось. Кактус выжидательно молчал. — А вообще глупость ужасная, — вдруг покраснел Алексей Николаевич. — Честное слово… Нет, правда, ерунда. То есть нет, не ерунда… Ах ты ж черт! Палец пронзительно скрипнул по стеклу. Алексей Николаевич помолчал, глубоко вздохнул — и решился: — В общем, было это так. На день рождения сосед подарил мне мяч. Ты будешь смеяться, но это был лучший подарок в моей жизни. Он подождал немного, однако Сигизмунд не смеялся. — Мне исполнилось шесть. Мяч был красный, с ярко-белой полосой и тугой, как барабан. Я стучал по нему, а он звенел в ответ. Этот звук… от него во мне что-то переворачивалось внутри. Арцыбашев подышал на стекло и нарисовал три кривых вагончика. — В нашем дворе все играли в вышибалы. Меня не брали, потому что я был, честно говоря, довольно затурканный пацан. Но с мячом, я знал точно, меня примут. Цефалоцереус слушал очень серьезно. — Я был ужасно счастливый в тот день. Все время держал мяч на руках, как котенка. После того, как гости разошлись, отпросился гулять. Уже начинало смеркаться. Во дворе почему-то никого не было. Я побежал на дальнюю площадку и там начал стучать мячом об стену трансформаторной будки. Как он летал! Как он звенел! — Арцыбашев заулыбался от воспоминаний. — Представляешь, сумерки, летний вечер, тополями пахнет до одурения, и я в одиночестве колошмачу своим мячом об стенку. А вокруг деревья стоят, огромные, внимательные, и такое ощущение, словно они будут здесь вечно смотреть на меня. Это все из-за мяча! Он слушался даже легкого прикосновения моей ладони. На два часа я стал повелителем двора! Да что там двора — повелителем города! Хозяином всего на свете! Невыразимое ощущение… Алексей Николаевич провел по стеклу, стирая рисунок, и повернулся к кактусу. — А потом я ударил слишком сильно. И мяч перелетел через будку. Знаешь, что у нас было за будкой? Сигизмунд не знал. — Детский сад. Я решил, что он залетел туда. Отыскал дырку в заборе, пролез через нее… Весь ободрался, конечно. Стемнело, я искал уже в темноте. Мяча нигде не было. Воспитатели в тот вечер не убрали игрушки, я то и дело натыкался на них и тихо поскуливал от разочарования. Потом начал реветь. Меня услышал сторож, поймал и отвел к родителям. Арцыбашеву показалось, что кактус вздохнул. — Нет, они не пошли искать со мной, — с грустной улыбкой сказал он. — Я так рыдал, что отец в конце концов отлупил меня и отправил в кровать. Он не понимал, как можно так убиваться из-за какого-то мяча, а я не умел объяснить, что это мой амулет. Да он и не стал бы слушать. Не помню, как я уснул. Наутро первым делом бросился на площадку, искал много часов, все закутки обшарил. Даже объявление вешал: «Пропал красный мяч с белой полосой! Нашедшему вознаграждение!» Но ты ведь понимаешь… Кактус понимал. — С того дня все пошло наперекосяк. Отец тогда сильно поскандалил с матерью, орал, что она воспитывает истерика. Мать пыталась заступиться за меня, и он ее ударил. Арцыбашев потер лоб. — Они развелись очень быстро. Мать отдала меня не в ту школу, куда собиралась, а в ту, что была ближе к дому, чтобы меня могла забирать соседка. Я, кажется, рассказывал тебе, что это было за заведение. Окажись я в той, первой… Эх, да что теперь говорить! Алексей Николаевич бережно расправил спутавшиеся седые пряди цефалоцереуса. — Ну а дальше все понятно. На биофак не поступил — куда там после нашей дыры! Друзей не приобрел, семьей не обзавелся. Всю жизнь так и простоял на запасных путях. Пытался, конечно, выбраться… Даже в сплав по горной реке ходил дважды — помнишь, я тебе рассказывал? С женитьбой одно время затевался серьезно, пока не понял, что это ничего не изменит. Нельзя другим человеком дыры в себе затыкать. Только хуже выходит. Все равно один да один. Просвистела жизнь мимо, пролетела на всех парах. Если бы я не потерял тогда этот мяч! — вырвалось у Арцыбашева с отчаянной силой. — И ведь вроде смирился уже! А как посмотришь в парке на какого-нибудь плешивого хрыча вроде меня, который вот с таким малюсеньким карапузом гуляет и нос его сопливый вытирает… Он замолчал. Молчал и цефалоцереус. — Такое счастье, что я тебя встретил, — неловко сказал наконец Алексей Николаевич. — Ты не представляешь, каково это все… Он махнул рукой и отвернулся.
В санаторий Арцыбашева отправила его врачиха. Боевая тетка, равно ненавидевшая больных и здоровых, в глубине души не выносила Алексея Николаевича чуть меньше, чем прочих пациентов. — Три недели! — рявкнула она, изучив его анализы. — От сих до сих! — дважды рубанула ребром ладони по столу, обозначив отрезок. — Или желаете в больницу загреметь со своей язвой? Арцыбашев заикнулся, что длинный отпуск ему никто не даст, начальство не позволит… — Неча меня вашим начальством пугать! Я пуганая! Лечиться, лечиться и еще раз лечиться, как завещал великий — кто?…
В тот вечер Арцыбашев признался Сигизмунду: — Мне кажется, ты возвращаешь меня на основные пути. Кактус, конечно, не понял, о чем он. — Видишь ли… Много лет мне кажется, что когда-то моя жизнь пошла не так. Как будто переключили стрелку, и состав ушел на запасной путь. В отстойник. Арцыбашев отвернулся к окну и нарисовал пальцем на запотевшем стекле рельсы. — А самое удивительное, что я достоверно знаю, когда это случилось. Кактус выжидательно молчал. — А вообще глупость ужасная, — вдруг покраснел Алексей Николаевич. — Честное слово… Нет, правда, ерунда. То есть нет, не ерунда… Ах ты ж черт! Палец пронзительно скрипнул по стеклу. Алексей Николаевич помолчал, глубоко вздохнул — и решился: — В общем, было это так. На день рождения сосед подарил мне мяч. Ты будешь смеяться, но это был лучший подарок в моей жизни. Он подождал немного, однако Сигизмунд не смеялся. — Мне исполнилось шесть. Мяч был красный, с ярко-белой полосой и тугой, как барабан. Я стучал по нему, а он звенел в ответ. Этот звук… от него во мне что-то переворачивалось внутри. Арцыбашев подышал на стекло и нарисовал три кривых вагончика. — В нашем дворе все играли в вышибалы. Меня не брали, потому что я был, честно говоря, довольно затурканный пацан. Но с мячом, я знал точно, меня примут. Цефалоцереус слушал очень серьезно. — Я был ужасно счастливый в тот день. Все время держал мяч на руках, как котенка. После того, как гости разошлись, отпросился гулять. Уже начинало смеркаться. Во дворе почему-то никого не было. Я побежал на дальнюю площадку и там начал стучать мячом об стену трансформаторной будки. Как он летал! Как он звенел! — Арцыбашев заулыбался от воспоминаний. — Представляешь, сумерки, летний вечер, тополями пахнет до одурения, и я в одиночестве колошмачу своим мячом об стенку. А вокруг деревья стоят, огромные, внимательные, и такое ощущение, словно они будут здесь вечно смотреть на меня. Это все из-за мяча! Он слушался даже легкого прикосновения моей ладони. На два часа я стал повелителем двора! Да что там двора — повелителем города! Хозяином всего на свете! Невыразимое ощущение… Алексей Николаевич провел по стеклу, стирая рисунок, и повернулся к кактусу. — А потом я ударил слишком сильно. И мяч перелетел через будку. Знаешь, что у нас было за будкой? Сигизмунд не знал. — Детский сад. Я решил, что он залетел туда. Отыскал дырку в заборе, пролез через нее… Весь ободрался, конечно. Стемнело, я искал уже в темноте. Мяча нигде не было. Воспитатели в тот вечер не убрали игрушки, я то и дело натыкался на них и тихо поскуливал от разочарования. Потом начал реветь. Меня услышал сторож, поймал и отвел к родителям. Арцыбашеву показалось, что кактус вздохнул. — Нет, они не пошли искать со мной, — с грустной улыбкой сказал он. — Я так рыдал, что отец в конце концов отлупил меня и отправил в кровать. Он не понимал, как можно так убиваться из-за какого-то мяча, а я не умел объяснить, что это мой амулет. Да он и не стал бы слушать. Не помню, как я уснул. Наутро первым делом бросился на площадку, искал много часов, все закутки обшарил. Даже объявление вешал: «Пропал красный мяч с белой полосой! Нашедшему вознаграждение!» Но ты ведь понимаешь… Кактус понимал. — С того дня все пошло наперекосяк. Отец тогда сильно поскандалил с матерью, орал, что она воспитывает истерика. Мать пыталась заступиться за меня, и он ее ударил. Арцыбашев потер лоб. — Они развелись очень быстро. Мать отдала меня не в ту школу, куда собиралась, а в ту, что была ближе к дому, чтобы меня могла забирать соседка. Я, кажется, рассказывал тебе, что это было за заведение. Окажись я в той, первой… Эх, да что теперь говорить! Алексей Николаевич бережно расправил спутавшиеся седые пряди цефалоцереуса. — Ну а дальше все понятно. На биофак не поступил — куда там после нашей дыры! Друзей не приобрел, семьей не обзавелся. Всю жизнь так и простоял на запасных путях. Пытался, конечно, выбраться… Даже в сплав по горной реке ходил дважды — помнишь, я тебе рассказывал? С женитьбой одно время затевался серьезно, пока не понял, что это ничего не изменит. Нельзя другим человеком дыры в себе затыкать. Только хуже выходит. Все равно один да один. Просвистела жизнь мимо, пролетела на всех парах. Если бы я не потерял тогда этот мяч! — вырвалось у Арцыбашева с отчаянной силой. — И ведь вроде смирился уже! А как посмотришь в парке на какого-нибудь плешивого хрыча вроде меня, который вот с таким малюсеньким карапузом гуляет и нос его сопливый вытирает… Он замолчал. Молчал и цефалоцереус. — Такое счастье, что я тебя встретил, — неловко сказал наконец Алексей Николаевич. — Ты не представляешь, каково это все… Он махнул рукой и отвернулся.
В санаторий Арцыбашева отправила его врачиха. Боевая тетка, равно ненавидевшая больных и здоровых, в глубине души не выносила Алексея Николаевича чуть меньше, чем прочих пациентов. — Три недели! — рявкнула она, изучив его анализы. — От сих до сих! — дважды рубанула ребром ладони по столу, обозначив отрезок. — Или желаете в больницу загреметь со своей язвой? Арцыбашев заикнулся, что длинный отпуск ему никто не даст, начальство не позволит… — Неча меня вашим начальством пугать! Я пуганая! Лечиться, лечиться и еще раз лечиться, как завещал великий — кто?…
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (6) »