москвичи - все перемешаны, перетасованы поротно, повзводно, поотделённо, побатарейно. Живут не по советским законам и даже не по армейским уставам, а по каким-то своим, непонятным никому, кроме них, нравам и обычаям, сложившимся в ходе длительного естественного отбора на фоне мордобоя, караульной службы и постоянной опасности обстрела.

Шестьсот вооруженных уголовников, плевавших на все законы, кроме своих собственных. Законы пишутся для широких площадей и ярко освещенных проспектов, а не для подворотен. Закон не писан для тайги. Нет правила для леса. Не сочинен артикул для зимовки. Не выдуманы параграфы для пустыни. Пустыни, горы, сопки Шибиргана были полностью и абсолютны свободны от всякой формалистики и эти ребята, в общем-то, правильно делают, что живут как им нравится, как они считают для себя удобным и не мне их судить, тем более, что через несколько часов я стану одним из них.

Жалко уезжать из полка, где я отлетал своё духовенство и отлютовал черпачество. До гвоздика, до щепочки я знаю свой полк и меня все в нем знают как облупленного. Идешь по полку - рука устанет здороваться: "Здорово, Андрюх"", "Привет, Андрюх", "Как дела, Сэмэн? Заходи вечерочком в гости, пыхнем". Слов нет никаких описать как мне жалко расставаться с пацанами, с моими боевыми, роднее родных братьями, с теми, с кем делился глотком воды в горах, с кем вместе громили Андхой и Меймене, давили басмоту в Балхе, Айбаке и Пули-Хумри, с кем ездили на одном бэтере и десантировались с одной вертушки под Файзабадом и Кундузом, с кем вместе душили в себе страх в Талукане и не только в Талукане.

Ах, как же это жалко и как же это не вовремя! Пришло время становиться дедами и вкушать приятности службы на стадии ее дослуживания... и такой облом! Просто щелчок по носу.

Замполит батальона, Паша-террорист картаво брызгал слюной:

- Я тебя научу! Я тебя заставлю! Ты у меня попляшешь! Ты меня запомнишь! Будешь служить в Шибиг-гане! Товаг-гищ сег-гжант, смиг-гно!

Кого он научит?

Меня?

Чему он меня может научить? Чему меня может научить этот низкорослый картавый обмылок? Стрелять? Взрывать? Работать на радиостанциях?

Меня учил мой дед Полтава. Меня пестовали ротный Бобыльков и комбат Баценков. Меня начали учить больше года назад в Ашхабадской учебке, где мой взводный Микила сделал из меня кандидата в мастера по военно-прикладному спорту и классного специалиста Войск Связи За шестнадцать прослуженных месяцев я едва ли насчитаю шесть дней, когда бы ничего не делал, а только отдыхал. Офицеры и старослужащие тратили на меня свое время, много времени, ломая дурной характер, выгоняя лень и страх, терпеливо вдалбливая в мою бестолковую голову свои умения и дожидаясь закрепления навыков. В Афгане я не брал в руки свое табельное оружие только в те дни, когда заступал в суточный наряд, а когда не заступал, то до семьдесят седьмого пота вместе со всеми на полигоне нарабатывал навыки ведения боя. Мне не стыдно смотреть в лицо своим наставникам: пройдись по полку, тыкай наобум пальцем в каждого встречного - я девятерых из десяти обставлю и на огневом рубеже, и на полосе препятствий, и на кроссе. Знали бы вы, товарищ майор, сколько в меня вложено труда и терпения, чтобы я стал тем, кем стал - выносливым, умелым, неприхотливым и сноровистым горным егерем, сержантом, командиром Четвертого Интернационала пятой роты второго батальона доблестного мотострелецкого полчка, грозой для молодых и равным для старослужащих - вы бы посмеялись вместе со мной

И вот этот жалкий каг-гтавый майог-г, это беспомощное ничтожество, никуда не выезжавшее из полка, хочет меня чему-то научить?

- Есть Шибирган, - махнул я Паше-террористу ручкой.

- Только б тебя, урода, больше не видеть, - добавил я про себя.

Замкомроты Акимов, глядя, как я укладываю свои пожитки из прикроватной тумбочки в вещмешок, процитировал моего друга капитана Скубиева:

- Сэмэн, ты болван!

Может, я и болван. Спорить по этому вопросу со старшим лейтенантом мне некогда. Только не я прислал этого мелкого и вонючего майора в наш зашибительский во всех других отношениях батальон.

- Мы на тебя "За Отвагу" послали за армейскую операцию и на "Воинскую доблесть" за Хумри, а ты на замполита нарвался.

Я и не знал, что на меня послали наградные. Как-то из виду упустил. Замотался в делах. Приятно, конечно, что командиры ценят. На армейской операции мы с Акимовым на одном бэтэре больше месяца жили. Под Хумрями он тоже был с нами. Иногда, когда Акимова переклинивало на устав и он начинал "врубать командира", мне хотелось его пристрелить китайским патроном из снайперской винтовки, чтоб списать старлея на боевые потери, а иногда, видя, что он наравне со всеми тащит пехотную лямку, впрягаясь в нее без дураков и со всей натуги, хотелось сказать: "хороший ты мужик, товарищ старший лейтенант".

Каждый, кто служит в Афгане, мечтает придти домой с медалькой. Я - не исключение. Хочется и перед пацанами рисануться, и на девочек впечатление произвести, и чтоб мама сыном гордилась. Только все эти ордена-медальки блёкнут по сравнению с тем огорчением, которое меня ожидает через несколько часов. Если верно, что наша Армия - "сплошной дурдом", то наш полк - точно "палата буйно помешанных". Так вот меня, целого сержанта Сухопутных Войск и без пяти минут дедушку Советской Армии поганец Паша-террорист упёк совсем уже к оголтелым и отмороженным придуркам, из которых поголовно состоит первый батальон. Не видать мне теперь двух медалей. Если замполит роты скажет "нет", значит нет, а тут целый замполит батальона опустил шлагбаум. Можно сколько угодно грудью амбразуры закрывать: пока Паша-террорист в батальоне, мне не то что медали не дадут, но и даже значка ГТО.

- Прицепите их обе своему Паше на задницу. Пусть звенят при ходьбе, - пожелал я Акимову на прощанье.

Ничего не ответил заместитель командира пятой роты старший лейтенант Акимов своему уже бывшему и такому незадачливому сержанту. Он был грустен.

Я тоже.

В Шибирган из полка высылали тех незаурядных солдат и сержантов, чьи судьбы особисты и прокуроры превращают в казенную отчетность: "за такой-то период за воинские преступления нашим милым трибуналом осуждены столько-то человек". Командиры в Шибирган переводили тех, кого в тюрьму сажать жалко, а на свободе оставлять опасно. Можете себе вообразить, что за коллективчик подсобрался в первом батальоне и насколько этот коллектив можно назвать "воинский". Уж в святость воинских уставов там точно никто слепо не верил.

- Тоска и вилы! - оценил я своё передвижение по службе.

Всех ссыльнопоселенцев в количестве восемнадцати человек построили перед штабом полка и начштаба подполковник Сафронов официально объявил нам