утихнет, эта непогодь.

Весенние метели коротки, а тут затянулась. Даже через толстый слой снега доносился голос задурившей стихии. Воет и воет — время как будто остановилось. Из пещеры и носа не высунешь.

Нипилынкив продрог. Кухлянка хоть и сшита двойной — мехом внутрь и наружу, но холод пробивал всё сильнее: одежда отпотела и поэтому грела хуже. Он ёрзал, шевелил плечами, пальцами ног, крутил головой. Но куда ни повернись — лицом или рукой обязательно коснёшься снега. И сразу — вдвое холодней!

«Залезть бы на медведя и улечься на нём, — мечтал парнишка. — На шкуре, как на постели».

Нипилынкиву хотелось плотнее прислониться к медведю, но он никак не мог вытащить заледенелый кусок наста, который острым краем выпирал из-под туши. Тогда он снизу пробил ножом отверстие и, всунув туда дорожную палку, нажал на неё телом… И тут же на голову, на шею навалилась страшная тяжесть.

«Придавит!» — насмерть перепугался Нипилынкив. Но опыт мгновенно подсказал, как предупредить опасность: спина напружилась, ноги крепко упёрлись в противоположную стенку пещеры.

Нипилыпкпв, не меняя положения, ощупал сдвинутый ледяной клин и, осторожно разворачивая его, начал заталкивать обратно в гнездо, действуя палкой, как ломиком. Он уже поверил, что справится с опасностью, действовал расчётливо, неторопливо. Перед глазами у него стоял отец. Прошлым летом, когда перегоняли стадо через хребет О-юю на зимнее стойбище, произошло нечто подобное. Узкая тропа, по которой шли олени, вилась возле самого ущелья. Отец заметил катящийся сверху но склону камушек. За ним побежали, подпрыгивая, и другие. Они накатывались и накатывались на огромный валун, вблизи которого стоял пастух. Валун покачнулся и тоже начал отделяться. Если сорвётся, то следом загрохочет камнепад и тогда быть беде: оленей понесёт со страха. Одни слетят в ущелье, других прибьёт камнями…

Отец сделал единственное, что могло спасти стадо — в один миг очутился возле опасной глыбы и подпёр её плечом.

Олени шли и шли — в отцовском стаде их две тысячи — и не замечали опасности. Живая лента казалась бесконечной. Сейчас пастух не выдержит, отойдет — и конец стаду! Но Лынкин стоял, пока не прошла последняя важенка. После этого чичине целый месяц растирала ему плечо нерпичьим жиром, боялась, что рука отсохнет. В бригаде к имени Лынкииа с тех пор всегда прибавляли: «Тот, который скалу держал».

Нипилынкив наконец почувствовал. что он установил лёд на место, и, упираясь ногами, стам спиной задвигать его обратно в гнездо. С каждым усилием тяжесть, от которой у него уже отнималась шея, постепенно спадала. Но мальчишка ещё долго не смел убрать дрожащие руки, которые продолжали не верить, что опасность миновала.

Вторые сутки показались длинными-предлинными. Лангеньку что — поест, полижет снега и, свернувшись клубком, спать, даже нос хвостом прикроет: и тепло и сытно. Медведь кормил исправно, от постоянной сытости у пса живот надулся как барабан.

— Плохой работник, — укорял друга Нипилынкив. — Тебе бы тоже Мишкой быть — сосал бы да сосал лапу всю зиму.

Говорил это мальчишка просто так, он бы и сам не просыпался, да холод пробирал. Если еще и молчать, то не поймёшь — жив ли.

— Хочешь, я тебе сказку буду рассказывать про злых духов?

Лангенек лениво пошевелил ушами — мол, не возражаю, можно и про злых послушать, но про себя, вероятно, подумал: лучше бы про добрых, которые бы мяса не жалели, как сейчас…

По мнению чичине, духи живут в старой яранге, которую она никак не хотела покидать. В каркасном домике с железной печкой и раскладной мебелью — стульями, столом и кроватями — ей казалось тесно и жарко. С этими сказками Нипилынкив познакомился, когда был не выше гуся, ходил в керкере — меховом комбинезончике для малышей. Дедушка над духами посмеивался, он считал, что даже самый главный из них — звали его Кутх — глуповат.

— …Сам себя напугал! Пришёл на нашу Апуку, заглянул в воду. А оттуда навстречу этакая рожа скалится. И невдомёк Кутху, что это его собственное лицо. Он себя, как и каждый человек, красивым считал.

— Ты чего щеришься? — грозно спросил Кутх и ещё шире рот раскрыл.

А тот, что в реке, не боится, тоже больше зубы показывает.

Кутх совсем обозлился.

— Я тебя прибью! — кричит и поднял руку.

Водяной тоже взмахнул — грозится в ответ.

Такого Кутх уж не мог выдержать — нырнул в реку и давай её волтузить. Дрался, дрался, чуть сам не захлебнулся. Вылез на берег довольный.

— Ну как?! — говорит.

Апука успокоилась, и снова он увидел себя во всём безобразии, как в зеркале. Напугался Кутх — такой упрямый соперник, не одолеть! — и убежал…

Лангенек, который считал себя тоже красивым и умным, после последних слов помотал кончиком хвоста, выразив этим осуждение глупости.

В пещере было сумеречно, серо. Тусклый свет чуть пробивался лишь у входа, где слой снега тоньше.

«Сейчас бы мне глаза лисицы», — подумал Нипилынкив, вспомнив слова чичине. Она утверждала, что звери когда-то были совсем слепыми. Но потом сообразили, что так не годится, и научились глаза себе вставлять из ягоды: лисица брусничку, олени — княжнику, медведи — шикшу. Вот от этого-то олень всё видит коричневым, медведь — чёрным, а лисички-сестричка красным, весёлым…

Нипилынкиву нестерпимо захотелось света. Но выйти в такую пургу из убежища то же самое, что прямо из яранги кинуться в ледяную прорубь…

Он порылся у пояса и достал коробок со спичками. Потряс возле уха. Спички отозвались радостным сухим треском, зацокали как снегири, будто выговаривали: «Что ты, что ты. Нас много, нас много!»

«Не так уж и много», — подумал парнишка и со вздохом положил коробок обратно.

«Хоть бы выглянуть, посмотреть на свет, да и свежего воздуха надо», — убеждал себя Нипилынкив. Он опять полез к своему широкому ремню, вынул из кожаного кармашка бечеву, размотал и ощупью стал привязывать один конец к ноге зверя, другой закрепил у себя на руке, на запястье. Оправил кухлянку, надвинул плотнее малахай, торбаса подтянул и, волоча бечеву, начал выбираться из пещеры…

По глазам стегануло будто сухим песком. Мальчишка плотней сжал веки, но не отступил, высунулся наружу, сопротивляясь ветру. Голова, казалось, вот-вот оторвётся от туловища и понесётся по насту, как волчий табак. Нипилынкив представил себе этот гриб-шар, катящийся вприпрыжку по тундре. Вот он от удара лопается, и жёлто-зелёная сухая пыльная масса разметается со взрывом, затемнив на миг белую пелену! И опять непроглядь и крутящиеся по насту жгуты снежных струй.

Лангенек тоже выглянул. Гавкнул раз-другой на пургу, поскулил, теребя чёрно-белыми ушами, и лизнул хозяина в