Благослови тебя Господь, ее мозговые волны нормализовались. Яд был выведен. Она снова была цельной.

Но она не приходила в себя. Время, подумал я тогда. Мы должны дать ей время. Она придет в себя сама. Это мы тоже сделали. Мы дали ей время. Прошла неделя. Я не спал. Прошел месяц. Я почти ничего не ел. Два месяца. Три.

Она исцелилась, черт возьми, почему она не просыпается? В приступе ярости я тряс ее. Кричал на нее. Умолял её вернуться ко мне. Я брал ее за руку и шептал, что мы будем делать вместе, как муж и жена. Я рассказывал ей о местах, куда мы поедем.      О вещах, которые мы там увидим. О торжественной церемонии нашей свадьбы, о нашем медовом месяце. Она не шевельнулась.

Я говорил о детях, которые у нас будут. Детях, которых я никогда раньше не хотел. Я говорил о том, что мы вместе состаримся и будем жить полной жизнью.      Каким слабым казался тогда мой голос.

- Просто очнись, - умолял я ее.

Она не шевельнулась. Тогда я пообещал ей, держа ее за руку, шепча ей на ухо, что однажды мы вспомним об этом и будем смеяться.

Через три с половиной недели пришел мой брат и серьезно заговорил со мной.

- Капельница - это единственное, что поддерживает ее жизнь, - сказал он. - Прости меня, Джереми. Я не могу давать тебе ложную надежду. Ее мозг мертв.

Но, как идиот, как безумный дурак, я отказывался верить. Она была здесь! Моя Лилли была здесь, черт возьми, и будь проклята ее хрупкость! Это не имело значения!      Она была здесь, и она дышала, и она была исцелена! Почему никто не видит? Она вот-вот откроет глаза и увидит меня таким, каким я вижу ее, она снова увидит во мне Джереми, а не Стоунхарта, никогда не увидит Стоунхарта, и мы будем жить вместе во всех надеждах и мечтах нашей жизни. Я поддался истерике.

Я пришел в отчаяние. Я позвонил матери Лилли и рассказала ей, что случилось. Я попросил ее приехать. Я думал, молился, надеялся, что может быть второй знакомый голос поможет Лилли подняться. И все же она не шелохнулась. Прошли еще долгие, отчаянные месяцы. С каждым днем Лилли все больше и больше походила на труп. Её кожа была призрачно-белой.      Ее дыхание, едва уловимое, казалось, что она вообще не дышит. А ее сердце! Как я ненавидел это слабое, обманчивое биение ее сердца.

Однажды ночью, в бреду от недосыпа, я накричал на нее.

- Ты сильнее этого, - начал я.      На улице стояла холодная, ненастная зимняя ночь. - Лилли. Я знаю, что ты там. Дай мне знак  Дай мне что-нибудь.      Подними палец.      Только один. Это все, что мне нужно. Это все, что мне нужно, моя драгоценная Лилли-цветочек. Пожалуйста. Я люблю тебя.      Дай мне знать, что ты все еще там. Дай мне знать, что ты еще жива. Я исцелил  тебя. ЧЕРТ ВОЗЬМИ, Я ИСЦЕЛИЛ ТЕБЯ, КАК И ОБЕЩАЛ!

Я ее тряс. Бригаде медсестер пришлось ворваться внутрь, чтобы вытащить меня. Она по-прежнему не шевелилась.

- Джереми? - голос прерывает мои размышления. - Пора. Нужно отключить её от аппарата.

Я поворачиваю голову и вижу Рене. Я не знаю, как она может быть такой сильной, когда видит свою дочь в таком состоянии. Я потерял свою силу целую вечность назад.

Слезы щиплют мне глаза. Я смотрю на Рене, как на потерянного человека. Я не могу ее отпустить, никогда, я никогда не смогу отпустить ее.

- Она ушла, - шепчет Рене.

Я отрицательно качаю головой. Я потираю лицо обеими руками. Я смотрю в пол. Рене берет меня за голову и кладет себе на колени. Она гладит меня по волосам. Я позволяю ей. Я уже давно отказался от внешнего вида, отказался притворяться сильным. Без нее все это не имеет значения.

- Я знаю, - наконец шепчу я.

Рене поднимает мою голову. Наши взгляды встречаются. У нее нет слез. Она уже давно смирилась с судьбой дочери.

- Тогда я оставлю тебя, - говорит она.

Глухой звук закрывающейся двери нарушает тишину комнаты. Я в последний раз смотрю на любовь всей моей жизни.

- Лилли, - говорю я. Мой голос дрожит. - Я не заслуживал тебя.

Я наклоняюсь, чтобы поцеловать ее в веко.

- Я никогда не заслуживал тебя.

Я целую другое.

- Прощай, моя сладкая Лилли-цветочек.

Я прижимаюсь губами к ее теплым, но в то же время ледяным губам.

- До свидания, любовь моя.

Потом отворачиваюсь и тянусь к розетке. Один маленький рывок. Мои пальцы сжимают шнур. Один быстрый рывок, это все, что нужно. Я делаю глубокий вдох, самый глубокий в моей жизни, оттягивая неизбежный момент еще немного. Затем, напрягая все мышцы, я начинаю движение, которое положит конец ее жизни. Но как только я это делаю, какая-то сила, какой-то инстинкт заставляет меня повернуть назад. И моя рука застывает, потому что я вижу...трепетание век.