этом доходит до Ильи Муромца, живущего в Киеве. Он отправляется на выручку. По дороге встречает калику, с которым меняется платьем, причем калика добровольно идет на обмен. В образе калики Илья Муромец приходит к Чудищу. Здесь происходят уже знакомые нам расспросы Чудища об Илье Муромце (каков он, сколько хлеба ест). Идолище хвастает, что он легко Илью Муромца побьет ("На долонь посажу, другой ро́схлопну — у его только и мокро пойдет"). Илья-калика "шляпкой воскрынцатой" побивает Чудище поганое. Слуги змеища хватают Илью Муромца и заковывают его в железа немецкие, однако, собравшись с силами, герой разрывает цепи, освобождает Константина Атаульевича и княгиню Апраксею, возвращается к тому месту, где он оставил калику, меняется с ним платьем и уезжает домой.

Как видим, в этих двух текстах значительные несовпадения: Киев — Царь-град; Владимир — Константин Атаульевич; угроза Киеву и вызов поединщика со стороны Идолища — захват Царь-града, пленение царя и царицы; встреча с каликой и отобрание у него клюки вместо боевой палицы — добровольный обмен платьем и т. д. Устное бытование в рамках традиции одного и того же сюжета рождает многочисленные его редакции. И в создании различных версий важную роль на всех этапах жизни эпоса играли сказители.

Один из "кирпичиков", который составляет живописное полотно старин, — это так называемые типические места, клише, переходящие из одного сюжета в другой. Примером такого типического места может служить мотив седлания богатырем своего коня. Т. Г. Рябинин и его преемники для своих былин выработали следующую формулу:

Ту же формулу мы найдем и в другой былине Т. Г. Рябинина — "Добрыня и Василий Казимиров". Здесь певец употребляет те же образы "подпруженек шелковеньких", "стремяночек железа булатного", "пряжечек красна золота". Это идеализированная картина конского снаряжения. В реальности она существовать не могла: шелковый потник под седло никто не клал — слишком нежный это материал, и подпруги шелковыми тоже быть не могли.

Эпизод седлания коня мы найдем и в былине "Илья Муромец и Чудище поганое" пинежской сказительницы М. Д. Кривополеновой:

Здесь обращают на себя внимание символические цифры. Конь Ильи Муромца прикован "на семи цепях", богатырь подпрягает "двенадцать подпруженек". Такое описание седлания коня, конечно, не отвечает действительности. Цифры "семь" и "двенадцать" (как и "три", и "девять", и "сорок") в фольклоре играют особую роль, магическую, и, как правило, свидетельствуют или о принадлежности предмета "иному" миру или же служат для его идеализации.

Ту же многокрасочность и вариативность мы видим и в сказочной традиции. В нашем сборнике представлены две сказки на один и тот же волшебно-фантастический сюжет — "Солдатские сыны" Ф. П. Господарева и "Иван Водыч и Михаил Водыч" А. К. Барышниковой.

Сказка Ф. П. Господарева "Солдатские сыны" длинная, подробная, рассчитанная на рассказывание в долгий зимний вечер. Такие сказки на промыслах сказитель порой не успевал пересказать за один раз, и продолжение аудитория слушала уже на другой день. Повествование А. К. Барышниковой (Куприянихи) чуть ли не в три раза короче, но это не схематичный скучный пересказ сюжета, а полнокровный, художественно-выразительный рассказ. Ф. П. Господарев в своей волшебно-фантастической сказке дает массу реалистических деталей, сказитель заостряет, а точнее сказать, вводит в сказку, казалось бы, несвойственные ей, но тем не менее в его талантливом изложении органично вплетающиеся в ткань сказочной фантастики, социальные мотивы. Братья-богатыри у Ф. П. Господарева — сыновья мужика, который "весной оженился, а осенью помещик сдал его за богатого мужика в службу", то есть вне очереди. В школе "старостовы, сотниковы" отцовские дети дразнят их "бавструками", что также отражало реальное горькое положение солдатских детей в крепостной России. Учитель детей бьет, и это действительность деревни XIX века. Возмужав, братья вступают в конфликт с помещиком, "толстобрюхим чертом", и, только припугнув его как следует и обеспечив матери безбедное существование, они отправляются на подвиги, которые предписаны им сказочной традицией.

У Куприянихи мы не найдем тех социально-обличительных выпадов, которые мы отметили у Ф. П. Господарева. У нее братья-герои согласно сказочному канону рождаются чудесным образом: девицей престарелых лет от выпитых двух сладких пузырьков. Описание их детства в изложении А. К. Барышниковой укладывается в трех предложениях: "Те дети быстро выросли, в шесть недель. Как по двадцать лет им стало, те дети охотой норовят заняться. Пошли, заказали себе ружья одинаковы, через несколько минут получили ружья, пошли на охоту". И далее по всему тексту сказки там, где Ф. П. Господарев дает подробные описания с диалогами героев, Куприяниха обходится одной-двумя фразами. Так, например, приехав к столбу, близ которого две дороги, сулящие богатство и смерть, у Куприянихи братья просто "поконалися. Михаил Водычу досталось — "Богатому быть", а Иван Водычу досталось — "Смерти быть". Ф. П. Господарев же в данной ситуации рисует целую сцену, психологически тонко разработанную: "Они стали и прочитали и говорят сами с собою: "Какие же мы есть богатыри, что мы вдвоем ездим вместе, — придется нам разделиться. Одному ехать в правую, другому в левую, и сделать такой договор, что если вот такого числа не сойдемся где-нибудь, то должон воротиться на это место, на котором мы разъехавши, и ехать тем следом, куда он поехал. Ну, и вот как мы теперь? Кто же из нас поедет по правую, кто по левую?" Роман говорит: "А давай