Проф. В. Г. Тан-Богораз
Технизация церкви в Америке в наши дни
I
Американский сверхкапитализм, раздувший простого миллионера во властительного миллиардера, — притом же не в ничтожных европейских франках или марках, а в полноценных долларах, — создал для себя даже особое строительное оформление — это небоскребы, чудовищные ящики в 60 этажей, заградившие улицу, как ряд искусственных утесов.
Самый большой из небоскребов — здание Вуллворт — имеет 66 этажей и 780 футов вышины. Когда в Нью-Йорке облачно, верхняя башня Вуллворта торчит над облаками, как будто Казбек, — только вечного снега нехватает наверху.
Когда мы подъехали к Нью-Йорку, нас встретила за поворотом гавани белая каменная богиня, на пьедестале острова, в венке из лучей и с факелом, поднятый в небо. Это — официальная хранительница нью-йоркских ворот, американская Свобода…
Я помню, за три десятилетия назад она мне показалась беспокойной и зовущей и что-то обещающей миллионам эмигрантов, приезжающим в Америку из старой, прокисшей и нудной Европы.
Теперь для эмигрантов ворота Америки заперты, а статуя Свободы облезла и стала приземистой и низкой. На плоской берегу стоят эти огромные, искусственные кубические скалы, эти каменные сундуки, куда американский капитал набил свои богатства, и статуя Свободы перед ними, — как тощая кукла.
Улицы между небоскребами зовутся ущельями — canyons (каньоны).
Где-то далеко вверху маячит над каньоном узкая полоска небес, освещенная солнцем, а внизу неприветно и жутко. И в 6 часов вечера, когда из подземки, отовсюду, сквозь сотни ворот хлынет толпа отработавших, как будто отработанный пар, она все сметает на своем пути и увлекает за собой. Скорее домой от постылой работы — поесть, отдохнуть и сбегать в кино. Кино — это единственная радость рабсилы, которую построила и строит Америка.
Трудно описать тот человеческий ад, который зовется Нью-Йорком, в котором застряли и бьются об стены девять миллионов человеческих душ вместе со стальными машинами.
Подземка, пробитая в твердой граните, не только под улицей, но даже под широким Гудзоном-рекой, и воздушная дорога-надземка, трамваи, автобусы для публики и частные форды, шевролеты, кадильяки, паккарды и рольс-ройсы — два с половиной миллиона моторов — каша машин на мостовой и гуща пешеходов на панели; какое-то тесто, полумеханическое, полуорганическое, оно не вмещается в улицах, и все, застревает, спирается вместе, хоть проталкивай поршнем. Вот каменная рамка современного Нью-Йорка.
Шестьдесят этажей в вышину, а в глубину, под землею, еще два этажа. Там мастерские, лавки и люди, которые живут, как в руднике, и выходят на свет белый только в воскресенье, поутру.
Рабсилу называют в Америке «городского сардинкой». В 6 часов утра, выскочив наружу из каменных сот и келий, мужчины и женщины сливаются в ручьи и втекают в подземные устья. На 70 миль тянутся подземные платформы и бегут поезда с севера на юг и о юга на север. Налево — дальние экспрессы, направо — местные. Десяток за десяткой отсчитываются улицы: 196-я, и 120-я, и 72-я, а на 40-й улице, в центральной узле, под землей слева направо и справа налево, снует соединительный поезд, зовется по-местному «челнок». Электрические лестницы сами бегут под ногами, и люди бегут как-будто с электрический зарядом. Толпа набивает вагон за вагоном дополна, до-отказа, и дверь не смыкается.
Тогда сторожа, так называемые «забивалы», по двое на каждый вагон, начинают затискивать публику, суют кулачищами молоденьким девчонкам прямо в шею и в полуголую грудь, нажимают коленями сзади (и колени-то у них такие дубовые, углами), потом начинают притискивать дверь, хлопнет затвор, и поезд пускается вперед. Человеческая каша — «сардинка» — набита вплотную. В этакой гуще стоишь полчаса, как распятый. Невозможно рукой шевельнуть. Душно, мочи нет. И публика потеет, пускает свой собственный сок, особенный терпкий человеческий запах. Городская «сардинка» преет в своем собственной соку, безо всякого масла и соуса. Из этого сока и пота создаются небоскребы и машины и все неисчислимые богатства современной Америки.
Что такое американский небоскреб? Сорок, пятьдесят этажей. В каждом этаже 100 комнат, или если не сто, то 70, 80. На новой этаже счет всегда начинается с новой сотни. В нижний этаж входишь, как в капище, в церковь. По обеим сторонам два ряда подъемников. По десять подъемников в ряд. В подъемниках кондуктора, снаружи стоит разводящие, толстые, как монументы, в мундирах с пуговицами — я сначала принял их за полицейских.
И здесь тоже: направо — экспрессы через каждые двадцать этажей, а налево — местные — с этажа на этаж, и надо комбинировать. Принцип вертикального движения тот же, что и горизонтальною. Вверх — вниз, вверх — вниз бегут переполненные клетки. Работники ездят с портфелями, с бумагами в руках, даже взгляды у них пустые, остекленевшие. В таком небоскребе — 200 деловых контор, порою одновременно на двух или трех этажах. Например, Амторг — Русско-американская торговая корпорация — помещается на улице Бродвей, 165, комнаты 1704–1710 и 2102–2106, стало-быть, на двух этажах — 17-м и 21-м. И все рабочее время конторщицы постоянно снуют по подъемникам с 17-го на 21-й и обратно.
Американская деловая контора в корне отличается от европейской, в особенности от восточно-европейской. В европейских конторах работники пера и бумаги работают с прохладцей. В Америке конторская работа тейлоризирована, фордизирована, как-будто на заводе. Общий лозунг — «торопись», чтоб лишняя, минута не пропала.
Счетная машина, пишущая машина, телефон. Каждая барышня кончила так называемую деловую школу, научилась стенографии, счету и стучать на машинке. Работать начинает с 18 лет и после сорока уже истощается начисто. Одеться надо чистенько, личико иметь пикантное; долгоносый, кислооким — не место в конторе; куда они деваются — не знаю. Получает такая девица зарплату — 15 долларов в неделю, а за комнату платит 8. Банка кольд-крема стоит один доллар, не говоря о губной помаде и других притираниях. Поэтому приходится «прирабатывать», как в Париже.
Нравы Нью-Йорка, пожалуй, почище, чем нравы Парижа. Но в Америка об этом говорить не полагается, пожалуй, к суду привлекут за оскорбление нравственности. Это делается как-то, в стороне, под спудом. Рабочие пчелки — бесполые только по виду, но даже развлечения и страсти у них какие-то машинные. Пчела не пчела — какой-то механический цыпленок, выведенный на-спех в гигантских торговых инкубаторах.
Как раз при мне давали в театре новую пьесу «Machinal», «Машинная», наделавшую шуму. Выведена в пьесе такая машинная девчонка, которая ездит на