пулемета.

Егор прищуривает один глаз:

— Ты что же, пророк? — Он аккуратно складывает суконку и прячет ее на прежнее место.

— Пророк не пророк, а соображение имею, — отвечает Захар.

— Говорят, что мы отступаем добровольно, — тенорком произносит Мухин, глядя на Беленького, который почему-то на этот раз молчит.

— Вот заманим в глубь страны, потом трахнем по башке. Стратегия! — продолжает Шапкин с видом знатока фронтовых дел. В роте уже все знают, что Захар — участник хасанских боев, и нам нравится его слово «стратегия», хотя никто из нас и не понимает, что оно, в сущности, означает. Только Егор не поддерживает Шапкина:

— Ишь ты, «стратегия»! Слыхал, Чупрахин?

Иван застегивает ворот гимнастерки:

— Слово-то какое — «стратегия»! Ты что, Шапкин, военную академию окончил или без образования морочишь нам головы?

Подсаживается политрук. Он успел побриться, подшить чистый подворотничок. Глядя на него, не скажешь, что мы прошли пятьдесят километров, дыша едкой и густой дорожной пылью. Правдин приказывает позвать к нему всех бойцов: он намерен что-то сообщить нам, и, видимо, хорошее. Плотным кольцом окружаем политрука.

— Товарищи! — обращается к нам Правдин. Голос у него чистый, чуть приподнятый. — В Москве, на Красной площади, только что состоялся традиционный парад.

— Как прежде, седьмого ноября? — спрашивает Мухин.

— Да, как прежде, в мирное время.

У Чупрахина загораются глаза, и он, работая локтями, протискивается ближе к Правдину.

— Парад, Егорка… Слышишь, о чем говорят?

— Тихо! — останавливает его Кувалдин.

— Сталин от имени партии, Советского правительства поздравил народ и Красную Армию с великим праздником, он сказал, что на нас смотрит весь мир как на силу, способную уничтожить грабительские полчища фашистских захватчиков.

Как всегда, Правдин вдохновляется от собственных слов.

— Вспомните годы гражданской войны. Сколько врагов шло на молодую Советскую республику, — продолжает он. — И что же? Все они нашли гибель на полях нашей страны. А мы, то есть большевики и народ, выстояли и победили. И сейчас победим, непременно победим!

В наступившей тишине вдруг раздается басок:

— А чего же город за городом сдаем фрицам? Утром Шапкин сказывал: под Ростовом опять неустойка.

Шапкин нервно дергает плечами, на его сухом, бесцветном лице появляется неестественная улыбка.

— А чего тут объяснять? — спешит он опередить политрука. — Если отошли, значит, так надо. Стратегия, понимаете, — глухо заканчивает он.

— Вот и неверно, — замечает Правдин Шапкину. — Если отошли, значит, на том участке фронта противник оказался сильнее наших войск. Зачем же так просто сдавать территорию врагу? Ведь это не спорт, а война, жестокая, смертельная.

— Значит, он, проклятый, все же сильнее нас, а? — поправляя шапку, с детской откровенностью спрашивает Мухин, неловко переминаясь с ноги на ногу.

— Сильнее? — повторяет политрук и, подумав немного, отвечает убежденно: — Нет, товарищи, не сильнее! Враг опытнее нас. Но это только сегодня, завтра уже он не будет таким…

— Да и внезапность на его стороне, — коротко вставляет Кувалдин.

— Вещь серьезная, внезапность-то, — подхватывает Чупрахин. — Я вот такой пример приведу. У нас в деревне печник жил, Бушуем его прозвали. Здоровенный что слон. Бывало, выпьет, шумит на всю деревню, а придет домой — бьет жену. Однажды этой бабенке умный старик посоветовал: «Ты, Дарья, хорошенько проучи своего Бушуя». — «Как же я его проучу, — отвечает жена печника. — Он быку шею воротит». А старик свое: «А вот так. Переоденься во все мужское — и вечерком из-за угла с поленом». Так и сделала баба-то. Караул кричал. А когда прибежали соседи, разобрались, а перед Бушуем стоит его Дарья. Печник зверем взвыл: хотел жену решить. Соседи не дали, говорят: «После драки кулаками не машут». Вот как получается, если неожиданно напасть, как они на нас, немцы-то. Словно кирпичи на нашу голову свалились.

Просит слово Захар. Хотя Кувалдин и Чупрахин подтрунивают над Шапкиным, политрук относится к нему уважительно, перед выходом его назначил командиром отделения. Человек с боевым опытом, ему и карты в руки.

— Печник… дурак твой печник, — говорит Захар, отталкивая в сторону Чупрахина. — Бабы испугался. Вот что я скажу: они, германцы, начали войну, а мы ее кончим. Мы — это не Бушуй, разберемся, кто встал против нас. Правильно я говорю? Правильно.

Беседу прерывает команда ротного. Выстраиваемся в походную колонну и снова идем по пыльной дороге. Справа у меня Кувалдин, слева, как и прежде, Мухин, рядом с ним Чупрахин, впереди шагает Беленький, гордо, чуть склонив на плечо курчавую голову.

Солнце клонится к закату. Проходим молчаливую станицу. Кувалдин толкает локтем в бок, показывая на плетень, возле которого пугливой стайкой столпились малыши:

— Смотри, как воробушки чирикают. Тоже соображают.

У колодца рота останавливается. Подходит сухой и тонкий старик. Кряхтя и опираясь на палку, он снимает запыленный картуз и высохшей рукой показывает на запад.

— Туда идете? Сколько вас тут идет, а он все пре и пре. Срам! — дребезжащим голосом говорит старик и ковыляет к воротам.

В наступившей тишине раздается голос Шапкина:

— Паникер!

— Отсталый элемент, — поддерживает его Беленький.

— Смирно! Ша-го-ом марш! — Сомов взмахивает рукой, и мы вновь пылим по дороге.

Сгущаются сумерки. На небе вспыхивают звезды. Кругом тишина. В душе черт знает что творится! И всему причина — этот старик. Может быть, и в самом деле он паникер? Я еще не видел живых паникеров. Стараясь отвлечься от назойливых мыслей, напряженно вглядываюсь в темноту: впереди идут командир и политрук. Вдруг их фигуры сливаются, и передо мной снова вырастает дед. Вижу старика отчетливо, словно он рядом, вижу каждую морщинку на его усталом лице, реденькую белую бороденку, бесцветные глаза, широкий лоб, сухую руку, испещренную синими венами. «Что ты, старый, ко мне пристал?» — мысленно кричу ему. А он в ответ: «Что, нехорошо? Ты, брат, не отворачивайся от меня».

Слышу голос Кувалдина:

— Ты, студент, запомни слова старика.

— По-твоему, он не паникер? — поспешно отзывается Чупрахин.

— Я с ним не служил, — отвечает Кувалдин.

Егор скуп на слова, а если приходится ему вступать в разговор, с его губ слетают короткие фразы, похожие на загадки. Сожалею, что сейчас поблизости нет Шапкина или Кирилла, а еще бы лучше, если бы был политрук. У Правдина, видимо, прямое и чистое сердце. Почему-то кажется, что сейчас нет труднее дела, которое он несет на своих плечах.