аэродрома. По ним жены летчиков различают почти все, что там происходит. Вон луч прожектора плавно лег на бетонку — значит, на посадку идет самолет…

Катя встала, поверх халатика быстро накинула шерстяную кофточку и, хлопая босоножками, подошла к группе женщин. Она остановилась у куста акации, прислушиваясь к тому, что рассказывала жена командира эскадрильи, полная, гладко причесанная женщина средних лет.

— Когда с моим, — напевно, по-московски акая, говорила она, — когда с моим та история случилась, я автобуса ждать не стала, а на попутных — так быстрее казалось— кинулась в госпиталь. Прибежала, к чему не пускают, хирург его осматривает. Дождалась в приемной. Вошел врач, важный такой, в накрахмаленном халате, в белой шапочке. Глаза за очками не разглядишь. Я к нему:

— Доктор, — спрашиваю, — как мой Геннадий?

— А ничего, — отвечает, — дай бог всякому: под пятитонкой полежал, а сознание не потерял. Сердце у него стальное.

— Я возьми и спроси:

— А летать будет?

Что тут с доктором сталось — не пойму, словно его перевернуло. Ответил мне резко, грубо:

— Нет, не будет, гражданочка, не ждите, — и не попрощался даже, ушел. Я — в слезы.

Хорошим человеком оказался этот хирург. Генку на ноги поставил, и уж так он заботился, чтобы все косточки ровненько срослись. Ну и Геннадий сам старался, каждый пальчик тренировал, а потом сколько хлопотал да доказывал, что может летать. В Москву ездил, все проверки прошел, пока оттуда разрешения не добился: «Годен к летной без ограничения». А хирургу спасибо. Встретила его недавно, поблагодарила от всего сердца, а потом все же не удержалась и спросила:

— Доктор, почему вы тогда со мной грубо обошлись?

Смеется: «Я, — говорит, — подумал про вас обидное, что вас не муж интересует, а только лётчик. Знаете, про которого в частушке поется: «Летчик высоко летает, много денег получает. Мама, я летчика люблю». Вот, говорит, я и срезал вас. Настоящая жена все выдержит, ну, а которая… Ясно?»

Хороший человек этот хирург, а ведь не понял, что для Генки моего жить и летать — это одно и то же…

Катюша отошла от примолкших женщин и тихо побрела по шоссе к аэродрому. Светало, и еще не потушенные на посадочной полосе огни расплывались в сероватом полумраке наступавшего утра. Аэродромные голоса утихли, все казалось спокойнее, чем прежде.

Катя дошла до штаба, на пути никого не встретила. И только здесь увидела бредущего в стороне от шоссе летчика в полной экипировке. Она пригляделась: не Виктор ли? Нет. Кульчинский.

— Костя, — окликнула его Катюша, — Костя!

Но он ее не услышал, а может, не захотел услышать, потому что пошел, нет, скорее, побежал, как-то странно— через поле по прямой к городку.

Катя повернула назад — забеспокоилась о Лешке: ну как из кроватки вывалится.

У «крейсера» все еще сидели женщины. Среди них, в центре оказалась «перехватчица»: как всегда на посту. Катю она задержала.

— Катенька, — сказала «перехватчица», — вы не слышали новость?

— Нет, а что?

— Ну? Ваш-то Виктор опять летает. Пошел на перехват.

— Спасибо, — на этот раз сердечно поблагодарила ее Катя.

«Хороша я со своими заботами и советами: уйдешь на «гражданку», поступишь в институт… Да еще с парадным костюмом. Чепуха это, какая там математическая макушка!»

И она вспомнила удивившую ее когда-то фразу из характеристики, выданной Виктору по окончании училища. Там было сказано: «Курсант Додонов В. П. любит летать». Как хорошо и просто: любит!

10

В то время когда Катя возвращалась в «крейсер», ее муж, военный летчик третьего класса лейтенант Додонов, находился на высоте девяти тысяч метров над уровнем моря, в сотне километров от своего аэродрома.

Окончилась томительная неопределенность. Начался стремительный полет. Виктор поверил в удачу только здесь, на высоте, когда, пробив облака, вышел на светлый, с померкшими звездами и бледной, уже ненужной луной, бескрайний простор.

В ушах еще звучал голос полковника, мягкий и улыбчивый: «Вам взлет разрешаю». И он видел Николаева на его «троне» руководителя полетов, с ровным пробором седеющих волос, с несходящим красным рубцом от фуражки на высоком выпуклом лбу, с его весело приподнятыми разномастными бровями.

И все теперь были его знакомые и друзья: и штурман наведения, который, видимо, скрывая доброту за своим строгим голосом, повторял ему заданный курс, и операторы, и те люди, что из «пирога с начинкой» пристально следили за его полетом.

Курс… высота… скорость. Он неотрывно наблюдал за приборами и точно выдерживал все команды, поступающие с земли.

Все для него, все для летчика третьего класса Виктора Додонова, который идет вдогон воздушной цели. И он никак не мог понять того американского пилота, который написал книгу под названием «Один в бескрайнем небе».

«Он был в небе один, — думал Виктор, — а со мной — все»…

Штурман между тем уже дважды менял курс, и стало понятно, что «противник» неожиданно маневрирует, уходит от преследования, заметая следы и путая локаторщиков. Виктор отметил, что «противник» у него очень опытный. Уж не генерал ли это? Говорили ведь, что он ушел в воздух.

Выполняя команду, Додонов поднялся еще выше, и облачные холмы и торосы, что лежали внизу, стали неразличимы, слились, обратились в гладкую снежную равнину.

Курс… высота… скорость…

Чуть взволнованным голосом — Виктор примечал каждую его интонацию — штурман приказал снизиться. Цель маневрировала по вертикали.

Голос у штурмана стал спокойнее, в нем зазвучала уверенность, и Додонов продолжал поиск цели. Теперь он летел снова в облаках, приборы в освещенной кабине как бы приблизились к нему. Он советовался с ними, как с живыми существами, — с компасом, высотомером, авиагоризонтом, экраном бортового локатора. Экран мог через секунду-другую выдать отметку самолета «противника». Ведь штурман предупредил: «Вы догоняете цель».

Наконец-то, вот она, едва заметная, беленькая точка. Она!

— Цель вижу, атакую! — крикнул Додонов, возбужденный и радостный, — Вижу! Атакую!

Затаив дыхание, он работал ручкой управления, поворачивал ее скупыми, миллиметровыми движениями, пока не загнал «птичку» — знак цели — в самый центр кольца прицела. И тогда он нажал кнопку фотопулемета.

Машину сильно тряхнуло. Виктор понял, что попал в спутную струю самолета «противника», в бурный поток газов и возмущенного воздуха.

Истребитель болтало. Додонов испытал тяжесть внезапной перегрузки. Приборы заплясали перед глазами. Усилием воли Виктор заставил себя успокоиться. Напрягая зрение, он вглядывался в стрелки приборов.

Ручку управления держал