достанется же тебе с этими телятами! Измучат они тебя. Дай-кось, вот подойдут Петровки, они тебе покажут свою удаль.

Егорка никак не мог понять, как и чем будут мучить его эти ласковые ручные животныя, которые зиму жили в избах и спали чуть ли не вместе с ребятами.

— Ну да, вы наговорите. Ничего они мне не показывают, ходят и ходят себе по травке, а я полеживаю…

Но недолго длилось это беспечное блаженство Егорки, полное свободы и сладкого покоя. Настала и для него тяжелая страдная пора.

Зацвела рожь, распространяя сильный запах, от которого приятно кружилась голова. Телята стали беспокойней махать хвостами и как — то подозрительно и торопливо ходили по лугу. Егорка все — таки ничего не предвидел в этом опасного и иногда сердито приказывал:

— Кузька, поди-ка, вытяни вон черного теленка кнутом, чего он, леший, хвостом — то все мотает да кружится, как полоумный…

Но в одно прекрасное утро сбылись все опасения бабки и матери, и Егорка впервые понял, что телят пасти, действительно, дело далеко не шуточное.

День вставал жаркий и тихий. На небе ни одного облачка. Солнце, как расплавленным золотом, обливало землю лучами; во ржи сверкали зайчики; в небе, распустив крылья, плавали ястребы и коршуны; в воде плескалась рыба, выбрасываясь на поверхность, а в воздухе, как звуки струн, жужжали целые рои мошек. Телята перестали щипать траву, закружились и спешно заходили взад и вперед. Егорка насторожился.

«И впрямь, должно быть, задумали что-то недоброе» — и закричал подпаску:

— Кузька! беги скорее на тот бок, давай загоним их в воду!

Но только — что ребята защелкали кнутами, чтобы сбить телят в кучу и вогнать в реку, как они подняли хвосты и брызнули в разные стороны. Одни побежали на село, другие ударились во ржи, третьи в общественные огороды. Некоторые, как чумовые, то бегали по лугу, а то выскакивали на гору и неслись, куда глаза глядят.

— Кузька! Кузька! беги скорее, заскакивай их! — кричал он братишке, и сам во весь дух ударился ко ржам.

Телята с мутными бессмысленными глазами, с поднятыми на спину хвостами, бегали и мимо него, и навстречу, и перебегали ему дорогу. Егорка, как полоумный, носился, то утопая по горло во ржи, то скача по кочкам, то поднимая пыль по горячей дороге; кричал, ругался и хлопал кнутом.

— Куда вас шут несет, окаянные? Назад! — то визжал, то хрипел Егорка, гоняясь по полю.

Телята не обращали на него внимания и продолжали бегать, вытаптывая и хлеб и луга. Порою он останавливался в бессилии, беспомощно опускал руки, но точно вспоминал что-то и отчаянно выкрикивал:

— Кузька, загоняй! Кузька!..

Но Кузька так же бегал сломя голову и так же не мог ничего сделать с обезумевшей скотиной.

У Егорки помутилось в голове. Как в чаду, кружился он по полю, и ему казалось теперь, что бегают не только телята, но несется куда — то и поле с рожью, скачет дорога, прыгают кочки по лугу, скользит, как змея, река по крутым извилинам, а в этом вихре куда-то и зачем-то надо бежать и ему, и как можно скорее. Он падает, путаясь во ржи, колет и царапает себе лицо и руки, но поднимается и бежит снова.

К вечеру Егорка до того измучился, что насилу доплелся до дому. У него сгибались ноги в коленях, болели, отбитые беготней, подошвы, кружилась голова, и весь он чувствовал себя точно разбитым. Но телят он и половину стада не пригнал в слободу. Он даже не знал, куда они девались.

Но за все эти волнения, беготню и усталость в слободе Егорке еще и досталось не мало.

— Ты что же это, бесенок, с рожью-то нам наделал? — встретил его в начале улицы суровый мужик, толстосум Илья Никитин. Его даже и мужики побаивались, — до того он был суров и прихотлив, — а Егорка прямо задрожал весь от страха при взгляде на его злое лицо с рыжей окладистой бородой и большими выпученными, как у рака, глазами. — Что же тебе, сопливому, затем жалованье — то платят, чтобы ты хлеба травил, да вытаптывал?!

Он схватил Егорку за волосы и начал трепать, приговаривая:

— Не разевай рот, паршивец; смотри за чем приставлен… смотри…

Мелькало искаженное от страха лицо Егорки, болталась сумочка за плечами, и в такт порывистым движениям мужицкой руки у него вырывались сдавленные крики:

— А, а, а!..

И едва лишь Егорка вырвался от Ильи Никитина и пробежал несколько шагов по улице, как перед ним новая гроза выросла.

— Ты куда же это задевал мово теленка, затряси тебя лихоманка?! — преграждая дорогу, наступила на него Евлеха Колганова, страшная и шумливая старуха, с рябым морщинистым лицом и торчавшим изо рта черным зубом. — И где я его теперича искать буду, такой ты разъэтакий.

Евлеха стояла перед Егоркой, не давая ему двинуться с места, злобно вращала мутным бельмом, занимавшим полглаза, и орала на всю улицу, тыча костлявым кулаком ему под нос.

— Драть тебя, проваленного, надыть, и отца-то твово, мошенника, вместе с тобою. Ах, такие-сякие… деньги берете, а за скотиной не смотрите!..

— Ты зачем это, разбойник, все бока исполосовал нашему теленку? Какую ты имеешь праву бить чужую скотину? — встретила его другая старуха, размахивая руками. — Ах ты, живодер… да я тебя!..

И много пришлось Егорке выслушать брани и упреков, пока он не добрался до дому. Кто ругался за убежавшего неизвестно куда теленка, кто за потравленный хлеб, а некоторые вместе с руганью награждали его и стукотушками.

Егорка и не думал даже обижаться; он чувствовал себя виноватым чуть ли не перед целым миром и желал бы одного только — скорее до дому, забиться куда-нибудь в укромный уголок чтобы не слыхать ни шума, ни ругани и скорее заснуть.

На утро мать насилу добудилась Егорки. Свернувшись комочком, крепко спал он под навесом на соломе, и только когда в его сонном мозгу вставали и путались дневные впечатления, он вздрагивал всем телом и торопливо бормотал:

— Куз… Куз… Кузька!.. Беги!., беги скорее! Эй, ты!.. Кузька, леший!

Когда он гнал свое стадо в поле, провожавшие телят бабы наказывали:

— Смотри, паршивец, опять не растеряй их. Рот-то не разевай там, гляди в оба.

Пригнав на место телят, Егорка не расселся на лугу и не занялся игрою, как прежде, а принял строгие меры предосторожности.

— Ты, Кузька, зайди вон с той стороны и ходи около них, а я тут буду, и как чуть что — мы их прямо в реку.

Сам Егорка ходил взад и вперед с другой стороны, держа в одной руке палку, в другой длинный кнут и зорко смотрел за телятами. Те некоторое время ходили спокойно, как будто ничего и не замышляя опасного, но как только стало пригревать поднимающееся солнце, опять замахали хвостами, тревожно оглядываясь по сторонам, опять торопливее заходили по лугу.

Егорка насторожился.

— Кузька!