Люди, сосны и снег

Дымное солнце подняло свой горб над лиловым гребнем дальнего бора. И сразу смешались все краски: серые сугробы стали розоватыми, чёрные тени излились фиолетовым, еловые лапы приобрели бурый, коричневый оттенок, а к припорошенным шинелям убитых вплотную прильнул синий сумрак. В овражках, воронках он ещё был густым, но держался недолго и, голубея, таял и таял.

Беклемишев зажмурился: солнце ослепляло. Он отвернулся и открыл глаза. Прямо перед ним, поперёк накатанной, отблескивающем снежной дороги лежал могучий ствол, раскидавший по сторонам и под себя узловатые сучья.

Где-то, невидимый сейчас из-за упавшей сосны, лежал рубеж - узкие окопчики, выдолбленные в мёрзлой земле, оружие, обрывки амуниции, разбитые снарядные ящики и трупы тех, с кем ещё ночью - нет, даже на рассвете - Беклемишев отстреливался от набегавших автоматчиков, отбивался гранатами и кричал, исступлённо, не думая, что кричит.

Да, ещё тридцать-двадцать минут назад он, сержант Беклемишев, в последний раз поднял горстку своих людей - братьев Першиных-пулемётчиков, пэтээровца Кузина, стрелков Недругайло, Яснова и Агаджиева, санитара Бачейко и, вскинув автомат, повёл их к опушке навстречу широкой цепи немцев, не спеша двигавшейся со стороны узкой заснеженной ленты шоссе.

Теперь он один. Левая рука одеревенела. Рука - ладно, хуже то, что справа, под ребрами кто-то стиснул легкое железной хваткой и не отпускает, держит, мнёт, давит, рвёт так, что темнеет в глазах. Главное - очень трудно дышать.

Беклемишев сплёвывает и смотрит на слюну. Если она будет розовой - каюк. Значит, лёгкое пробито рваным куском железа. Но слюна смерзается белым комочком, и это прибавляет сержанту сил.

Вчера пуля ударила под правую лопатку младшего лейтенанта. Беклемишев лишь успел подхватить командира взвода. На его губах он увидел розовую пену.

Взводный так и остался лежать на сугробе, крестом раскинув тяжелые руки. Хоронить не было времени, думали это сделать ночью, однако ночь оказалась еще тревожнее, а потом пришел рассвет ослепляющего, солнцем январского утра.

Как это случилось? Наступали утром. Первую траншею взяли с ходу и, не задерживаясь, пошли дальше. Беклемишев думал: отлично получилось, теперь-то фрицы до самого шоссе будут драпать. За шоссе они зацепятся, это факт, поскольку будет перерезана их главная коммуникация между Оршей и Витебском. Но и в случае, если их не удастся опрокинуть у шоссе, задача будет выполнена. Ни одна машина не рискнёт проскочить на этом участке.

Однако случилось другое. Уже в глубине леса Беклемишев заподозрил, что фрицы вовсе не драпали. Слишком мало видел он убитых немцев. Значит... Он поделился сомнениями с взводным, тот только зло рубанул кулаком воздух. И он, видимо, почувствовал неладное в быстром отходе противника.

И только когда вышли на опушку, перед которой простиралось снежное пространство, изрезанное траншеями полного профиля, Беклемишеву стал ясен замысел противника.

Их молотили и лёгкими, и тяжелыми орудиями. Валились сосны - с треском и гулом, многократно повторенными лесным эхом. Шипели и лопались мины, дробя стволы и отсекая сучья. Откуда-то из глубины поля выкатывались самоходки и плевали жаркими струями огня. Потом и сверкающем голубизной небе затеяли карусель бомберы - всё затянулось завесой медленно оседавшей пыли.

К полдню от батальона остался лишь взвод Беклемишева - он был резервным. Сержант помнит крупные слёзы, примёрзшие к меховому воротнику комбата, которого на волокуше тащили две девушки-санитарки - комбат ругался и плакал от бессилия. Шоссе - вот оно, ещё бы метров триста и всё, но у комбата уже не было батальона, а сам он не мог двигаться - осколки перебили ему ноги.

Потом погиб взводный, и Беклемишев остался один с последними, кто уцелел в этой адской мясорубке.

Они продержались остаток дня до темноты, они даже воспряли духом, когда откуда-то появилась небольшая группа солдат, тащивших «сорокопятку».

Пушку установили на выезде из леса, между двумя толстыми колоннами-стволами. Артиллеристы приволокли снарядные ящики, стало веселее - как-никак пехоте с артиллерией куда спокойнее. Но Беклемишев неодобрительно поглядывал на пушку и, после недолгого раздумья, передвинул пулемётчиков левее, подальше от орудия.

Недругайло, лежавший за горбиком припорошенной кочки, усмехнулся и пробасил:

- Верно, сержант! Соседство для нас не дюже.

Так оно и случилось. «Фердинанд», скрывавшийся за углом полуразрушенного каменного строения, выполз на дорогу и безбоязненно двинулся прямо на орудие.

«Сорокопятка» успела сделать два выстрела. Первый снаряд срикошетировал, второй попал в гусеницу, и «Фердинанд» остановился. Однако из его пушки выскочил язык огня, и в следующий миг там, где стояла «сорокопятка», взметнулся столб земли.

Беклемишева опрокинула взрывная волна, а когда он пришёл в себя и посмотрел в сторону артиллеристов, там всё уже было кончено.

Осколки убили и двух солдат Беклемишева. А потом немцы поднялись в атаку, и только сумерки не позволили им определить, что здесь дерётся не батальон, а кучка ожесточившихся людей.

Это они поняли на рассвете, когда ракеты, которыми Беклемишев палил всю ночь, двигаясь вдоль своего рубежа, стали бледными, и уже нельзя было обмануть и создать видимость того, что рубеж обороняет целый батальон. Немцы пошли в атаку, и вот.

Еще и сейчас в ушах сержанта звучат голоса рассыпавшихся и прочёсывающих лес немцев, сухой треск автоматных очередей и редкие разрывы ручных гранат. И до сих пор его гнетёт чувство страха - да, да, страха быть взятым в плен. От этой мысли ему становится не по себе, и он, сдерживая стон, подтягивает коленки, цепляется рукой за сучья и карабкается через ствол.

Перевалившись, он лежит, оглушённый падением, и накапливает силы. Теперь он знает, куда надо двигаться. Дорога раздваивается, ему следует идти вправо, в чащу. Где-то там стоит или стояла батарея полковых пушек. И там же неподалёку — капе полка. А если не сворачивать ни к батарее, ни к блиндажу, можно выбраться на просеку, по которой взвод шёл вчера. Там должна быть и санрота.

Снова беспощадная рука хватает и давит его лёгкое. Беклемишев ест снег и стонет. Зря он смотрел, куда влепили ему осколки. Если не смотреть, не знать - было бы легче. А сейчас он знает: справа между рёбрами две махонькие дырочки. В них-то и поступает воздух и сжимает его лёгкое. Кровь оттуда чуть