В который раз Вадька будит меня придушенным криком из под развалин ночных кошмаров. Я привыкла к этому, научилась мгновенно просыпаться. Раньше рука сразу тянулась к ночному столику за таблеткой и водой - сбить начинающийся приступ. Но теперь Вадька отказывается: капризный ребенок, которому телевизор напел в ухо о вреде химии.

  Обнимаю мокрую от пота спину, дрожащие плечи.

  - Все. Все в порядке. Я здесь.

  - Ленка, как хорошо с тобой, - Вадька прижимает меня к себе.

  Вдыхаю знакомый, чуть горьковатый запах. Ищу потрескавшиеся, вкуса крови, губы. Выпуклый шрам под ключицей, неровная вмятина над пупком, след от ожога на ноге.

  Ленка всегда была лучше меня. И теперь уже, наверное, навсегда.

  Плоть вяло сопротивляется под рукой. Ничего, сейчас начнется еще одна наша маленькая битва. Еще одна наша победа. Глаза в глаза, грудь к груди, бедро к бедру.

  Иди ко мне. Ближе, крепче, сильнее. С губ срывается матерная ругань, жгучая и влажная, как вывернутый наизнанку перец джалапено.

  Вас заводит, когда я сквернословлю в постели. Ангел днем. Блядь ночью.

  Я точно не ангел, насчет второго не знаю.

  За спиной пробуждается от глубокого пьяного сна Сомик. Утыкается мне в шею, дышит тяжело, как загнанный пес. И, наверное, так же как пес скалится желтыми прокуренными зубами. Шершавая ладонь сжимает ягодицы. До синяков. До следов от ногтей.

  Летит на пол майка-ночнушка, сбрыкнуто одеяло, намотаны на кулак непослушные пряди. Нас здесь - один древний потрепанный в битвах дракон о трех головах.

  - Я люблю вас, мальчики. Ну же! Ну!

  Просыпаюсь под звон будильника и запах свежесмолотого кофе и тостов.

  - Завтрак готов, - кричит Вадька из кухни.

  Сползаю с кровати, oтправляюсь в душ. Непростительно долго стою под обжигающе-горячей струей. В квартире жутко холодно, и у меня нет силы воли выключить воду. Нам опять не хватает денег заплатить за квартиру.

  Стараясь не смотреть в зеркало, мажу физиономию кремом. Если разобраться, у меня длинные ноги и плоский живот. А если не разбираться - если сразу смотреть в лицо?

  Выхожу из ванной, дрожа в толстом махровом халате. Сомик нагло дрыхнет, разметавшись на всю ширину постели.

  - Вставай, несчастный! - тормошу его.

  В ответ слышу лишь неразборчивое мычание. Сомик натягивает подушку на голову.

  - Сомов! Все порядочные люди уже на работе.

  - Я не порядочный! - Сомик пытается лягнуть меня правой ногой. Левой у него нет по колено. Уже год, как нет. Если бы он потерял ее во время военных действий - сделали бы регенерацию вне очереди. А поскольку мы ни то ни се, то надо ждать еще пять лет.

  Вадька стоит у кухонного окна и пустыми рыбьими глазами смотрит на осеннее утро. Утро серое и скукоженное, как дохлая мышь в совке для мусора. Подхожу, вынимаю полупустую остывшую кружку из застывших пальцев.

  - А? - вскидывается Вадька. Он часто так замирает на ровном месте. Мы с Сомиком к этому привыкли. Остальных это пугает. У мальчика нелады с психикой. Еще бы, после такого кошмара. Как бы не остаться с ним один на один в комнате. Сами вы - полный кошмар!

  - У тебя сегодня занятия в десять, помнишь?

  - Помню, Горбушка, спасибо.

  Заправляю Вадьке за смуглое ухо выбившиеся волосы. Он отрастил длинную шевелюру. Говорит, что всю жизнь мечтал, чтобы не по уставу. Так я ему и поверила.

  Вадьке приходится хуже нас, непутевых. У него была цель: стать хорошим пилотом, дослужиться до командира эскадрильи, жениться на любимой женщине, родить троих детей и умереть довольным и счастливым в кругу семьи. А теперь из армии его списали, вместо любимой женщины у него мы с Сомиком и из за своей вечной сдержанности oн даже не может как Сом перебить дома все табуретки.

  - Твердохлебова! Купи пива и пельменей, - командует Сомик, выползая из спальни и плюхаясь за компьютер.

  - Почему я? - возмущаюсь. - Кто у нас не работает?

  - Почему не работает? Я книгу пишу, - важничает Сомик, почесывая через мятую футболку живот.

  - И душ прими. Не люблю немытых мужчин.

  - Тогда уходи к Вадьке. Как тебе такая строчка: "Для графомана писать наслаждение, эндорфины у него при этом вырабатываются. Кайф он от процесса ловит! А для меня это всегда мучение, как срать при геморрое - и мерзко и больно, а надо - изнутри давит и лезет наружу..."

  - Ну тебя, Сомик. Пишешь всякую чушь. Лучше бы уж про котиков...

  - Много ты понимаешь! Вали в свою библиотеку.

  - В болото вас всех. Надоели, - натягиваю куртку, кутаю лицо в шарф и вылетаю из квартиры. Соседка тетяшура демонстративно поджимает губы и, не здороваясь, семенит по своим делам. Не та у нас в доме репутация. Ну хоть дерьмо под дверь не выбрасывают, боятся, наверное. Про нас разные слухи ходят. То ли мы рецидивисты бывшие, то ли секретные герои космоса. Хотя героями мы стать не успели. И вообще никем не успели. Что ужасно несправедливо. Я на такое не подписывалась, когда уезжала из дома. Подписку о неразглашении мы, правда, давали, когда нас отчисляли. Хотя слухов тогда много ходило. С нами даже пару раз в госпитале интервью брали. Но затихло все быстро - кто-то на нужные тормоза правильно нажал.

  Я работаю в центральной библиотеке, в разделе реставрации старинных книг. Девочкой подай-принеси. Мне пенсия не положена. Ранение пустяковое, если разобраться. Зарплата маленькая, зато на меня никто не пялится. Редкие сотрудники проплывают мимо с примороженными как у Вадьки глазами. Доктора наук, тараканы пыльные не от мира сего.

  - Оля, принесите, пожалуйста, из моего кабинета красную папку. О! А что это у вас с лицом?

  Заметил таки после трех месяцев!

  - Это... это во время военных учений, - малодушно сообщаю я, хотя