портрет кого-то знаменитого. Но он не мог вспомнить, где видел прежде это властное лицо, эту гордую голову. Салтыков-Щедрин?.. Нет. Чайковский?.. Нет…

Веснин подошел ближе и прочел надпись, сделанную наискось внизу на фотографии:

«Сила и мощность науки беспредельны. Так же беспредельны и практические ее приложения на благо человечества.

Боцману Н. С. Рубелю в память о совместной работе в Совторгфлоте. 1923 год».

Но подписи Веснин не мог разобрать.

— Прочитали?

Веснин покраснел.

— Хотите, я расскажу вам историю этой надписи? Только давайте сначала поужинаем.

Молодой человек не заставил просить себя дважды.

— Было это в первые годы после Октябрьской революции, — начал командир БЧ-2, взглянув на портрет, — работал я в Совторгфлоте. И пришлось мне однажды участвовать на заседании комиссии по проекту нового корабля. А время было тогда такое… еще не устоявшееся. Ну, скажем, хотят в университете ввести или отменить какой-нибудь предмет. Созывают всех студентов, и первокурсник имел право выступать, высказывать свое, мнение, спорить с профессорами о пользе того или иного цикла лекций. Так и здесь. Что мог я, простой, не очень грамотный боцман, соображать в вопросах кораблестроения? Люди говорят будто по-русски, а я ни одного слова не понимаю. Вдруг встает этот самый человек, которого вы видите на фотографии. Он был в высоких сапогах и старом бушлате. Встал и говорит очень просто, что кнехты надо поставить так-то, а лебедки — вот этак. Тут я сразу повеселел. Попросил слова и заявляю:

«Я очень рад, что товарищ боцман совершенно правильно указал, как надо поставить кнехты и лебедки».

После этого сажусь на место и уже ничего не слышу. Так мне было приятно, что мы, два простых матроса, можем обсуждать такие дела.

Недели через две вызывает меня секретарь партийной ячейки:

«Ты еще молодой, говорит, и мы командируем тебя учиться в Военно-Морскую академию на курсы комиссаров флота».

«Да ведь я же малограмотный».

«Это неважно, подучишься. За тебя один адмирал просил. Надо его уважить. Он великий ученый».

Приехал я. Теперь в Военно-Морскую академию принимают только людей с высшим образованием. Теперь у нас в стране много людей, окончивших высшие учебные заведения. Но в первые годы революции надо было срочно подготовить командный и технический состав из представителей трудовых масс.

Вот собрались такие, как я, курсанты в Военно-Морской академии. Кто в тельняшке, кто в старом бушлате, кто в шинели, накинутой прямо на голые плечи. Тогда с одеждой было очень трудно… И, главное, недоверчиво относились мы к преподавателям, которые получили генеральские чины при царе… Нам казалось, что нарочно они нам так трудно читают.

По расписанию, мы должны были слушать теорию корабля. Знали — читать будет бывший генерал флота, адмирал, член бывшей императорской Академии наук. И я дал себе слово: больше пешкой не буду. Возьму завтра свои бумаги и убегу с курсов. Это уж пускай будет на моем пути последний царский генерал.

Дверь отворилась, и в аудиторию вошел мой знакомый по Совторгфлоту, тот, кого я посчитал боцманом. Он был в том же своем простом бушлате, в матросских брюках, на ногах — смоленые парусиновые сапоги.

Он поздоровался и спросил:

«Кто знает математику?»

Мы молчим.

«Кто с высшим образованием?»

Молчание.

«Кто окончил среднюю школу?»

Опять тишина.

«Первый раз в жизни попадаю в положение, когда приходится читать теорию корабля лицам, не знающим математики. Подумаю, как быть с вами. Приходите в следующий раз. Все устроится».

Рубель замолчал и посмотрел на Веснина. Тот слушал с восторженным вниманием.

— Этому человеку я очень обязан, — продолжал Рубель. — Он научил нас дисциплине, строгому и честному отношению к делу. И не словами учил, а личным своим примером. Он ведь вдолбил-таки в нас теорию корабля, работая при этом больше и усерднее, чем многие из нас. Таков этот человек — академик Николай Алексеевич Крылов. Это было великое счастье, что в начале революции с нами пошли такие люди…

Под портретом Крылова поблескивали два круглых прибора. Рубель легонько постучал согнутым пальцем по стеклянным крышкам. Черные стрелки чуть вздрогнули.

— Это термометры пороховых погребов БЧ-2 нашего корабля. Видите, красной чертой на шкале показана опасная температура — температура, при которой возможно самовозгорание пороха.

— Почему на вашем корабле совсем не видно брони? — спросил Веснин.

— Сила черепахи в броне, а мы сильны быстротой хода и меткостью артиллерийского огня. Но чтобы метко поражать, надо ясно видеть. — Рубель снова сел на своего любимого конька. — Сколько раз вся огневая мощь кораблей оказывалась бессильной ночью, в тумане! Вот вы, специалисты-электрики, дайте такой всевидящий луч! Луч должен пройти десятки километров, обнаружить корабль, скрытый туманом, самолеты, поднявшиеся за облака…

Этот крутой поворот беседы от воспоминаний о годах ученья снова к лучу показался Веснину вполне естественным. Слушая об академике Крылове, он одновременно думал над тем же, что в данный момент так занимало и его собеседника. Вот почему он сразу отозвался:

— Все дело в генераторе соответствующих электромагнитных волн. Вся трудность в том, чтобы создать колебания требуемой частоты, а уж сформировать из них луч — это второстепенная задача, — авторитетно заявил специалист-электрик, очищая свою тарелку. — Да, я думаю, что таким генератором мог бы быть специальный электровакуумный прибор. Нечто такое в пустоте…

— Нечто в пустоте? — повторил Рубель.

— Да, для этого дела необходим магнетрон.

— Как вы сказали — наг-нетрон? Лаг-нетрон?

— Сейчас я вам все объясню. — Веснин достал из кармана записную книжку и начал рисовать в ней диски и подковки.

То, что Веснин назвал «магнетрон», вовсе не было следствием глубоких размышлений, детального анализа поставленной задачи. Нет, магнетрон — это, пожалуй, было единственное, что хоть сколько-нибудь отвечало проблеме видения сквозь дым и туман из того, что мог найти в скромном и бедном арсенале своих радиотехнических знаний молодой инженер.

Больше того: ему самому еще ни разу в жизни не доводилось видеть действующий магнетрон. О магнетроне он лишь слыхал от одного из своих учителей — от профессора Киевского политехнического института Николая Николаевича Кленского.

Профессор Кленский

В 1925 году Володя Веснин, которому