новые земли за ними, и по-прежнему сопровождал его старый приятель, славный ветер. Королевство за королевством мелькало перед ним, но дыхание его оставалось ровным. «Какое счастье — быть молодым и скакать по упругой земле», — произнес юный кентавр, человеко-конь. «Ха-ха», — отозвался ветер с холмов, а степные ветры ему поддакнули.

Колокола надрывались от звона на обезумевших башнях, мудрецы суетливо листали летописи, астрологи испрашивали предзнаменований у звезд, старейшины делали осторожные пророчества. «Как стремителен его бег!» — говорили самые юные. «Какой радостный у него вид!» — шептали дети.

Ночь за ночью дарили ему сон, и день за днем освещали его стремительный бег, пока не достиг он земель аталонианцев, что жили у пределов земной степи, а отсюда он снова ступил на мифические земли, подобные тем, что взрастили его на другом краю мира, — тем, что существуют на грани реальности, а дальше сливаются с сумерками прошлого. И тут мощное озарение посетило его неутомимое сердце, ибо он понял, что достиг Зретазулы — обители Сомбелене.

День был уже на исходе, когда он подошел к Зретазуле, и облака, подожженные закатом, низко неслись впереди него над степью; он ворвался в их золотистую мглу, и глаз его перестал различать очертания предметов, пробудились все самые сокровенные мечты, и он принялся перебирать в памяти легенды о Сомбелене — узнанные им потому, что волшебное и непостижимое притягивает друг друга. Она жила (как вечер шепнул на ухо летучей мыши) в маленьком дворце на пустынном озерном берегу. Кипарисовая роща скрывала ее жилище от города, от взбирающейся на холмы Зретазулы. А напротив ее дворца располагалась усыпальница, печальная озерная гробница, дверь которой была всегда отворена — как напоминание о том, что радующая глаз красота Сомбелене и вековечная ее юность не должна породить среди людей иллюзию, будто прекрасная Сомбелене бессмертна: ибо только ее прелесть и ее происхождение были божественны.

Ее отец был наполовину кентавр, наполовину бог; мать — дочь пустынного льва и сфинкса — созерцателя пирамид; сама она была существом, еще более таинственным, чем просто Женщина.

Ее красота была подобна сну, подобна песне; единственному сну, который снится раз в жизни тем, кто почивает на заколдованной росе, единственной песне, спетой в неведомом городе бессмертной птицей, занесенной далеко от родимых берегов на крыльях урагана, летящего из рая. Ни романтический рассвет в горах, ни прозрачные сумерки не могли соперничать с ее прелестью; и ни светлячки, ни звезды на небе не постигли ее тайны. Она была не воспета поэтами, и даже летнему вечеру неведом был смысл этой красоты; само утро завидовало ей, она была укрыта от нескромных взоров.

Никто и никогда не просил ее руки.

Львы страшились ее силы, а боги не смели любить, ибо знали, что ей суждено умереть.

Вот что вечер нашептал на ухо летучей мыши и вот что переполняло сердце Шепперока, пока он вслепую скакал сквозь мглу. И внезапно в сумрачной степи, сбоку от него, возникла расщелина в мифических землях, и Зретазула, укрывшаяся в этой расщелине, замерцала в сумерках.

Стремительно и ловко он преодолел гребень расщелины и, вступив на территорию Зретазулы через городские ворота, что в свете звезд выглядели почти нереальными, нарушил покой узких улочек. Все, кто, услышав грохот его копыт, выскочили в этот миг на балконы, все, кто припал к мерцающим окнам, припомнили слова древних песен. Шепперок не задерживался для приветствия, не удостаивал ответом воинственные вызовы с крепостных стен, он миновал восточные ворота, как удар молнии своих предков, и, подобно Левиафану, атаковавшему орла, бросился в воду между дворцом и усыпальницей.

С полузакрытыми глазами он взошел по ступеням дворца, и, глядя сквозь опущенные ресницы, чтобы не ослепнуть от красоты, схватил Сомбелене за косы, и повлек ее прочь; и перемахнув вместе с ней через бездну, сквозь которую воды озера, безымянные, стекали в дыру мира, увез ее — куда, нам неизвестно, — чтобы там стать ее рабом на все времена, отпущенные кентаврам.

Трижды протрубил он в серебряный рог, драгоценнейшее сокровище кентавров. Это были его свадебные колокола.

ГОРЕСТНАЯ ИСТОРИЯ ТАНГОБРИНДА-ЮВЕЛИРА

Заслышав зловещий кашель, Тангобринд-ювелир, шагавший по узкой тропинке, тут же обернулся. Он был вором, ловким и удачливым, по общему мнению, и пользовался покровительством сильных мира сего, потому что добыча его никогда не была меньше, чем яйца Мо-мо, и в течение всей жизни он крал камни лишь четырех видов: рубины, бриллианты, изумруды и сапфиры — и при всем том считался человеком порядочным. И вот один Крупный Коммерсант, который слышал, что Тангобринд — вор, которому можно доверять, пришел к нему и предложил душу своей дочери в обмен на бриллиант крупнее человеческой головы, который следовало забрать из лап идола-паука Хло-хло в храме Мунг-га-линг.

Тангобринд умастил тело маслами, выскользнул из лавки и, пробравшись окольными путями, оказался в Снарпе прежде, чем кто-либо дознался, что Тангобринда нет на месте, а меч его исчез из-под прилавка. С этого момента Тангобринд передвигался только по ночам, а днем прятался да точил лезвие своего меча, который за проворство и быстроту прозывался Мышонком. Ювелир умел передвигаться незаметно; никто не видел, как он пересекал равнины Зида, никто не видел, как он входил в Мерск или в Тлан.

Ах, как любил он сумерки! Луна, неожиданно выглянув из-за туч, могла бы выдать обычного вора, но не Тангобринда-ювелира.

Стражник лишь заметил скользнувшую мимо тень и рассмеялся: «Да это же гиена!» Как-то в городе Эг один из привратников схватил Тангобринда, но скользкое от масла тело легко вывернулось у него из рук, а удалявшиеся шаги босых ног едва можно было расслышать.

Тангобринд знал, что Крупный Коммерсант ждет его возвращения не смыкая горящих от жадности маленьких глазок; знал, что дочь Крупного Коммерсанта сидит в своей комнате на цепи и рыдает день и ночь. Да, Тангобринд знал это. И, не будь он занят делом, он бы позволил себе посмеяться. Но дело есть дело, а бриллиант, который он жаждал добыть, все еще лежал в лапах Хло-хло, как лежал последние два миллиона лет, с тех пор, как Хло-хло создал этот мир и пожертвовал ему все, кроме драгоценного камня, называвшегося Бриллиантом Мертвеца. Бриллиант часто крали, но он обладал способностью каждый раз возвращаться в лапы идола-паука. Тангобринд знал об этом, но, будучи вором искусным, надеялся перехитрить Хло-хло, не сознавая, что ведом честолюбием и жадностью, желаниями суетными.

Как ловко он прошел мимо оврагов и расщелин