========== Часть 1 ==========

Солдат лежал на полу своей камеры, прикрыв глаза. Кто-то мог подумать, что он спит, но он не спал. Любой, кто вздумает заглянуть в маленькое смотровое окно, должен был решить, что он спит. Хотя он не спал с тех пор, как был заперт здесь.

Он устроился у смежной с дверью стены, не слишком далеко от выхода, но и не слишком близко. Кто-то другой забился бы в угол, рассчитывая, что, не увидев его в окно, они зайдут внутрь, и тогда бросился бы на них, ломая им руки, разрывая шеи. Солдат слишком хитер, чтобы делать такие глупости. Кто-то обязательно зайдет в комнату, если не увидит Солдата в окно. А если увидит – то не зайдет. Без крайней необходимости. Не будет делать с ним то, что не предполагают правила и не требует ежедневная рутина.

Солдат все просчитал, поэтому к нему приходят только дважды в день. Потому что он всегда на виду. Потому что он делает то, что они хотят. Потому что он делает вид, что спит. Но он не спит, он никогда не спит.

Он лежал на левом боку, когда щелкнул замок. Солдат всегда лежит на левом боку. Это делает его в их глазах безопасным. Они думают, что видят его, видят насквозь, его рука, единственная рука, его единственная защита, выставленная напоказ. Они думают, что заметят, если он захочет воспользоваться ею, если захочет причинить им вред. Они заметят. Когда Солдат выбьет им колени. Когда пробьет дыры в их головах.

Дверь распахнулась. Их трое, и у них оружие. Солдат один. Он всегда один.

– Подъем, – услышал он.

– Зачем? – собственный голос прозвучал хрипло. Солдату не нужно было пользоваться им последние несколько дней, и говорить снова было неприятно.

– Велели привести.

Солдат медленно, предупреждая каждое движение, поднялся. Он не собирался нападать. Пока. И изо всех сил старался выглядеть безопасным, но его боялись, очень боялись. Их было трое, они были хорошо вооружены, а Солдат – ослаблен и искалечен, и все же они держались неуверенно, пока не надели на него оковы.

Солдат чувствовал их страх, когда с высоко поднятой головой прошествовал в коридор. Он посмотрел по сторонам, проверяя территорию, не обращая внимания на тычки в спину, и не спеша двинулся вперед. Дорога была хорошо знакома, но торопиться не стоило. По обе стороны коридора располагался десяток дверей – Солдат должен был контролировать их все.

Он ничего не боялся, никогда и ничего не боялся. Он не испугался бы, даже если бы из дверей выскочили с десяток вооруженных людей, жаждущих растерзать его на части. Но он был умен. Он знал, когда нужно драться, а когда отступить. Когда выйти вперед, а когда уступить место другому. Солдат, даже связанный, мог вступить в бой. Но он не станет. Он заперт в хорошо укрепленном здании, и ему предстоит войти в самое его сердце. Кто-то подумал бы – какого черта! У Солдата нет надежды выйти отсюда, он не станет свободным, никогда не будет принадлежать сам себе. Так что же, собери последние силы, нанеси один, последний, сокрушительный удар и, пав в бою, забери с собой побольше жизней. Солдат не боялся ничего, не боялся умереть. Просто не хотел этого делать. Что бы там ни думали другие, его задачей не было причинять боль. Его задачей было – выжить.

Перед поворотом Солдат едва удержался от того, чтобы обернуться и взглянуть на камеру, служившую ему укрытием последние дни. Он держался стойко, но покидал ее с тяжелым сердцем. Он понимал, что запереть его там – было наказанием. Не самым суровым, но самым частым. Они думали, что заперев его в клетке, как дикого зверя, сломают его. Как же они ошибались! Дело в том, что Солдат любил наказания. Любил одиночество и тишину своей камеры. Любил неспешное течение дней без событий. Да, он всегда был настороже, но как иначе? Дело в том, что наказание было предсказуемо. Оно было надежно и безопасно. Все остальное – нет.

И теперь он шел знакомой дорогой навстречу неизвестности, навстречу чему-то, что ему предстоит перенести, всему, что его заставят сделать и чего он делать не хотел.

Дверь распахнулась – будто портал в другое измерение. В другую жизнь, которой Солдат больше не принадлежал. Здесь было светло, по-настоящему светло, хотя солнечные лучи скрадывала темная деревянная мебель – так непохоже на голые белые стены и мертвый свет ламп дневного света. Здесь было тихо – звуки пеплом оседали на ковер, тонули в высоком ворсе, прятались в укромных уголках, между корешками тысячи книг на стеллажах, которыми здесь были уставлены все стены. Совсем не такая тишина окружала Солдата в последние дни. Эту тишину хотелось слушать, не вздрагивая от каждого шороха, будь то лязг затвора двери или шелест собственной одежды. Здесь пахло чаем, хорошей, книжной пылью и сандалом. Здесь были диваны, в мягкости которых Солдат мог бы утонуть, если бы упал на них вот так, связанный. Здесь было хорошо, но глядя на улыбающееся лицо Александра Пирса, Солдат отдал бы все, чтобы оказаться в своей пустой, пахнущей лекарствами и хлоркой камере.

Солдат был опасен. Его боялись. Считались с его силой и хитростью. Но Пирс был во сто крат опасней, сильней и хитрей Солдата. Он знал все его уловки, знал все приемы, все хитрости. Пирса нельзя было обмануть, уговорить, пересилить – только перетерпеть. Солдат прекрасно понимал это, и все же до сих пор велся на его провокации, как в первый раз. И, конечно, дорого платил за это. Иногда – наказанием, иногда – чем похуже. Если разозлить Пирса по-настоящему, он мог отнять силы, отнять разум. Солдат как завороженный смотрел в выцветшие от возраста, водянистые глаза и молился, лишь бы это снова было наказание.

Он сам не заметил, как оказался сидящим в кресле. Солдат не понимал почему, но почувствовал тошноту. Он не помнил, было ли так раньше, или, может быть, каждый раз. Солдат не помнил, но Пирс так легко умел украсть у него память.

– Ты успокоился, – сказал Пирс. – Отлично.

Он обошел кругом Солдата, коснувшись невзначай его плеча, спины, шеи. Солдат не хотел, чтобы его трогали, никто не должен был его трогать, но он был связан, он был одинок и беспомощен, и отчаянно хотел жить. Все, что он мог – следить за скольжением руки – от плеча к плечу – и думать о том, что пока что оно безопасно.

– Мне доложили, ты хорошо вел себя, – мягко продолжал Пирс. – Хорошо себя вел, хорошо ел, хорошо спал. Он ведь хорошо спал? – спросил он и, видимо, получил положительный ответ. – Видишь, сразу другое дело. Посвежел, набрался сил.

Это было ложью. Никто не возвращался из камеры посвежевшим и