века?» или «Пляжная картинка не по фэн-шую, Рей» — словно это его обязанность. Он несколько раз проверяет свой мобильник, пока я яростно отстаиваю каждую выбранную вещь.

Это всё, что мы можем осилить, поэтому решаем поехать домой к Бену, вернее, к нам домой, а за одеждой отправиться завтра. Я, чуть ли не до потери пульса, благодарю его, на что он лишь отмахивается.

Мы едем под сильным ливнем по мрачной чёрной дороге, минуя высоченные сосны и секвойи. По пути я вижу не так уж и много домов, а за несколько миль до дома Бена вообще не встречаю ни одного. Тёмная извилистая дорога заворачивает в дремучие леса, как в фильме ужасов. Я смотрю в окно и вскрикиваю при виде светящихся жёлтых глаз, наблюдающих сквозь деревья.

— Волки, — небрежно произносит Бен. — Здесь много кто водится: кугуары, медведи.

— Прекрасно, — я откидываюсь назад, крепко сжимая кулаки. — Им, поди, нравится наведываться к тебе в гости?

Он качает головой.

— Нет. Они занимаются своими делами, — его губ касается улыбка, и он потирает нос. — Я скармливаю им мёртвых…

— Да иди ты в жопу.

Бен лишь хихикает.

Мы подъезжаем к аккуратному бревенчатому коттеджу, похожему на те, что стоят в глуши Мэна. Он огромный. Веранда охватывает большую площадь, а жуткого вида деревья покачиваются от ветра и дождя. У фасада разбит милый садик, хотя благоустройства тут явно не хватает.

Бен заглушает двигатель и взмахивает руками.

— Та-дам! Впечатляет?

Я пожимаю плечами, забирая сумку.

— Нет.

Он помогает мне занести вещи внутрь. Шастая по дому, я забредаю на кухню, обставленную техникой из нержавейки, захожу в столовую, а потом — в гостиную. Повсюду расставлена мебель в коттеджном стиле, из той, что встречается в причудливых курортных отелях — вся в принтах с оленями — и тому подобные штуки. Понятно, что всё это создавалось для уюта, но по факту имеет совершенно обратный эффект. Наверняка Бен просто заплатил кому-то за внутренний дизайн дома, потому что своими руками он тут явно ничего не делал.

Бен ведёт меня наверх, на второй этаж, где расположены три спальни и две ванные комнаты. У меня своя спальня, у него — своя, а внизу — санузел с унитазом и раковиной. Он толкает локтем дверь и прислоняется к ней, ожидая, когда я войду в свою новую огромную комнату с видом на лес. Под босыми ступнями скрипят полы, сделанные из тёмной древесины. Я встаю возле балкона и вглядываюсь в темноту с болью в груди.

— Здесь всегда так мрачно? — обречённо спрашиваю я, готовая вот-вот разрыдаться, хоть и стараюсь не поддаваться эмоциям.

Бен скользит ладонями по моим плечам и сжимает их.

— Солнце всегда возвращается.

Я безразлично киваю и вытираю слёзы, стекающие по моим щекам. Бен не говорит ни слова, лишь крепко обнимает меня, и я начинаю отчаянно реветь впервые за всю неделю. Дождь успокаивает. На заднем дворе у него есть бассейн — и это круто. Бен такой высокий и огромный, что я вполне могу показать ему, как я, блять, схожу с ума из-за потери родителей. Это, сука, несправедливо.

Цепляясь за его плечи, я всхлипываю.

— Это несправедливо!

Жизнь вообще несправедлива. И никто не скажет тебе в лицо, что это не так.

Бен тоже не говорит. Он обнимает меня, пока я кричу, рыдаю и топаю ногами. Я не хочу жить в грёбаном Орегоне — я хочу жить в Мэне с родителями, хочу вернуть свои старые вещи, хочу, чтобы мама разбудила меня, прыгнув ко мне на кровать. Что, если я забуду её голос или аромат духов? Что, если я забуду смех папы и его глупые шутки?

Я плачу до тех пор, пока не начинаю уже задыхаться. Я чувствую себя невесомой, словно пёрышко на ветру, рядом с неподвижным, будто секвойя, Беном. Он подхватывает меня, когда я падаю без сил, и, пройдя по длинному коридору, уносит в другую спальню. Я шмыгаю носом, как жалкая девчонка, и, прижимая руки к его груди, закрываю глаза. Я так устала. Я скучаю по маме и папе.

Бен откидывает простыни.

— Спи здесь. А я приготовлю тебе постель и пристрою твои ужасные украшения.

Я выдавливаю из себя улыбку, и, икнув, начинаю смеяться.

— Придурок.

Он помогает мне укрыться серым одеялом, и — о, боже! — гладит по руке, прежде чем уйти. Мои глаза так распухли от слёз, что я даже не могу толком разглядеть комнату. Я всхлипываю и снова плачу — это, видимо, и отправляет меня в царство снов. Дождь барабанит по раздвижной стеклянной двери, пока я засыпаю, и мне снится, как Бен возвращает меня в Мэн.

Я скучаю по маме и папе.

Но их здесь нет. Я просыпаюсь от этого печального осознания, как и всегда, только на этот раз в огромной кровати своего дяди. Здесь тепло и мягкие простыни, но холод и одиночество не покидают меня. Родители никогда не вернутся.

Комната Бена украшена так же скудно, как и остальная часть дома. Я оглядываюсь, вылезаю из постели и тру ото сна глаза. Здесь всё те же деревянные туристические штуки, видимо, от того же человека, который украсил и первый этаж. Зевнув, я спускаюсь вниз в поисках своего нового «папы» и замечаю его сидящим на кухне за барной стойкой.

Он оглядывается на меня. На нём треники и серая футболка, а между губами зажат кусочек бекона. Он указывает на стеклянную дверь, всё ещё покрытую капельками дождя, но над деревьями уже возвышается солнце, заставляя капли искриться на свету.

Я закатываю глаза.

— Ага, ну и что? Дай мне похандрить.

— В сторону хандру, — говорит он, возвращаясь к своему ноутбуку. — Там бекон и яйца, можешь сделать себе тосты. У меня только ржаной хлеб, потому что мне тридцать три, и это то, что едят старики.

— Ты не старый, — я втыкаю в тостер два ломтика хлеба и кладу в тарелку омлет с шестью кусочками бекона. — Лея и Хан старые.

Бен пожимает плечами и едва ли смотрит на меня, когда я усаживаюсь рядом. — Верно. Хочешь сока или ещё что-нибудь?

— И так нормально.

Мы сидим в тишине. Я уминаю свою еду вместе с четырьмя тостами, пока Бен потягивает кофе и смотрит на меня со смесью очарования и отвращения. Можно от них и отказаться — папа всегда так говорил. Мама тоже была большой любительницей пообжираться.

В ответ я сверлю Бена глазами.

— Что? — спрашиваю я с набитым ртом.

— Ничего. Ты ешь как дикий зверь.

— Это ты как дикий зверь, — возражаю я, чуть