радости; теперь я буду радоваться, вспоминая вас. А мое имя — Петр».

И, забыв о своей наготе, взял ее за руки, слегка притянул к себе и поцеловал пальцы.

И ей самой сделалось радостно и светло, и она не противилась, когда он снял с нее легкие одежды и, взяв на руки, понес в темное место, куда луна не роняла своих лучей.

Он ласкал ее на ложе из мягких пахучих трав и первый назвал ее «Сосудом светлой радости».

Блаженный Мартин в своих стихах, посвященных святой Елизавете, так описывает это событие:

«В тот миг словно меч архангела Гавриила рассек ее утробу, и звезды задрожали у самых ресниц ее. И в чистейшей слезе отразилась луна и свет звезд».

Наутро же, получив отказ на свое предложение, граф Фома показал придворным, что и он умеет гневаться. Во дворе замка семи знатным баронам, со времени мятежа бывшим в заточении, отрубили головы.

* * *

В то лето страшная проказа покарала жителей страны. По улицам города нельзя было ходить, так велико было зловоние, исходившее от трупов и от живых, бродивших меж трупами. По ночам вой псов заглушал оклики часовых, стерегших замок от заразы, которую мог занести кто-либо.

В ту пору граф издал приказ, грозивший смертной казнью всякому, кто осмелился бы подойти к стенам замка ближе, чем на три тысячи шагов; запретил здоровым оказывать помощь больным во избежание заразы и всем прокаженным повелел уйти из города в глухие места, где нет людей.

Великий плач стоял тогда в городе, ибо мужьям приходилось бросать жен, родителям детей и невесте жениха.

Но во всех храмах призывали повиноваться этому приказу и ослушников отлучали от церкви, ибо сказано, что паршивую овцу должно изгнать из стада, а зараженный член отрубить.

В ту годину скорби и бедствий вышла из замка только юная Елизавета, раздала бедным все, что имела при себе, и пошла к болящим делить их печали и лишения.

В глухой пещере, что за городом в лесу, лежал тогда юноша, по имени Варфоломей. Еще недавно все девушки города заглядывались на него, так был он хорош собой, но теперь сама смерть не хотела подступиться к нему.

Он был страшнее смерти, все тело его покрыл один гнойный смрадный струп. Он лежал один в пещере, потому что даже прокаженные не хотели быть с ним вместе, и громко проклинал мать, родившую его, и тщетно призывал невесту, в ужасе бежавшую от него.

Прослышав о нем, отправилась к нему Елизавета.

Трудно ей было дышать одним с ним воздухом, но не было в сердце ее отвращения. Целый день она говорила ему слова утешения и призывала к вере в грядущую радость.

На все это он отвечал бранью и горьким смехом.

Какая может быть радость ему?

Тогда сбросила она с себя одежды, легла с ним рядом и, говоря ласковые слова, согревала его своей теплотой.

И была ему, как невеста, как мать и как жена.

И стал он ей братом и мужем.

И такой радостью просветлело его лицо, что перестало казаться страшным, и смерть подступилась к нему.

Слабыми своими руками вырыла Елизавета могилу, опустила туда тело супруга, засыпала землей и положила сверху камень, чтобы дикие звери не могли его вырыть.

И пошла дальше.

Она находила самых несчастных, самых обиженных и утешала их, как могла.

И когда того хотели, ложилась с прокаженными рядом и дарила их супружескими ласками, и они пили последнюю радость, какую она могла дать.

И все прокаженные прозвали ее — «Сосудом светлой радости», ибо никому не было от нее отказа.

И сколько ни пребывала она с больными, болезнь не приставала к ней, и с каждым днем красота ее увеличивалась.

И под конец на нее трудно было смотреть, так прекрасно было ее лицо, и так сияли глаза.

Целый год переходила она с места на место, погребая мертвых и служа живым, пока не пришла снова в свой город.

На воротах замка увидела она указ графа Фомы, дяди ее, которым она объявлялась лишенной престола за распутство и блуд.

И всем жителям предписывалось при встрече с ней схватить ее и доставить государю всемилостивейшему, герцогу Фоме, милостью Божьей.

Тогда села она на дорожный камень отдохнуть и собраться с силами. Но тут подошла стража и схватила ее.

Ее посадили в темницу и поставили верных часовых, чтобы она никуда не могла убежать. А ночью пришел к ней граф и гневно спросил, хочет ли она купить себе жизнь ценой одной ночи. Он был распален страстью и не мог от того громко говорить и только хрипел.

И Елизавета сказала ему: — «Нет».

После приходил к ней духовник ее, аббат Кароцци, говорил слова утешения, а когда она исповедалась во всех делах своих, то сказал:

«Давно уже, дочь моя, из-за тебя я жестоко истязую плоть. И не все ли тебе равно? Ты ведь принадлежала всем и каждому, неужели теперь ты откажешь тому, кто последний дает тебе слова утешения и надежды? Отдайся мне только раз, и я добьюсь отмены смертной казни».

И в первый раз разгневалась юница и велела ему выйти вон. И, когда монах выходил из темницы, стража расступилась в страхе от скрежета его зубов.

Утром палач на площади отрубил ей голову на шестнадцатом году ее жизни. Тело ее было оставлено на поругание уличной черни и лежало так два дня, а в другом конце площади валялась в пыли голова, завернутая в светлые косы.

* * *

Ночью проходили через площадь пьяные воины. Они громко пели песни, кричали и рассказывали друг другу непристойные истории.

Вот подошли они ближе и увидели мертвое тело, на вид ничем не отличавшееся от живого, но только необыкновенной красоты.

Тогда один из них подошел к трупу и ради озорства стал гладить белые груди, которые были, словно лилии на заре, когда кадят благовония Творцу. Другой со смехом наклонился, раздвинул ее колени и призывал товарищей посмотреть на то, что самой природой скрыто от посторонних взоров. И все громко веселились и подзадоривали друг друга к еще большим бесчинствам.

И тот, что подошел первым, по имени Петр, распалился грешной похотью.

Поощряемый пьяными товарищами и прельщенный красотой тела, он не сдержался и, расстегнувшись, стал творить с мертвой непотребство.

И вдруг, когда общее веселье достигло предела, вскочил в страхе и закричал:

«Клянусь Пресвятой Богоматерью, она девственна!»

И все смутились, ибо знали, что это труп блудницы.

В это время кто-то принес голову Елизаветы.

Петр посмотрел на нее и узнал ту, что впервые отдалась ему у фонтана ночью в саду.

И, громко закричав, бросился бежать прочь.

И его товарищи, гонимые страхом, бежали за ним.

Когда площадь опустела, из глухих переулков, прячась в тени домов, вышли люди. Это были прокаженные, которым под страхом смерти запрещен был вход в город. До них дошли уже слухи о казни Елизаветы,