- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (65) »
поразить?
— А ты к слону нашему ее отведи! — говорю.
— Точно! — обрадовался Леха.
На следующий день звонит, расстроенный страшно:
— Дийка говорит: «Это абсолютная дичь!»
— Да вы, что ли, ходили уже?
— Нет еще...
— Ну так сходите же! — ему говорю.
Вечером звонит, абсолютно уже убитый, еле говорит:
— Дийка требует... чтоб мы все деньги... взятые у слона... вернули ему, иначе она немедленно уезжает!
— Замечательно, — говорю.
Продали все, что могли, вернули деньги.
Вскоре после этого Леха мне говорит:
— Знаешь, чего мы тут с Дийкой надумали?
— Чего?
— Решили свадьбу нашу у тебя на даче играть!
Честно говоря, для меня это неожиданностью было — что свадьба их у меня на даче будет.
«Ну ладно уж, — думаю, — все-таки он мне друг. Не так много у него радостей в жизни. Пускай!»
Когда я в день свадьбы приехал на дачу, Леха, гордый, а-тю-тю-женный, водил меня по прибранным, украшенным комнатам:
— Красиво, старих? А? Красиво?
Я зато привез массу жратвы, все деньги, можно сказать, стратил. Ладно уж!
Потом гости появились. Какой-то романтик с гитарой. Доманежиевский, литературотоваровед. Еще какие-то. Никто не был знаком ни с Лехой, ни со мной, и никто, главное, и не собирался с нами знакомиться!
Невеста приехала в велюровой шляпке. Где-то на крайнем западе, говорят, снова такие в моду входят, но у нее-то она от позапрошлой моды осталась — это видно!
Ну ладно уж — решил сготовить им грудинку баранью с разварным рисом. Когда я притащил из кухни блюдо, перегородка между столовой и кабинетом была свалена, лежала на полу, гости ходили по помещению туда-сюда.
— Это по договоренности, старих, по договоренности! — Леха залопотал.
Какой я ему еще «старих»?! И по какой это «договоренности»? Видимо, не так себя понял!
Потом кто-то столкнул со стула мой пиджак прямо в ванночку с проявителем. В доме воды не было, пришлось бежать чистить пиджак на улицу к колонке. Тут вдруг подошел ко мне какой-то странник, с палкой и бородой (вот это действительно — «старих»!).
— Милок, помоги до дому добраться!
— А где ваш дом-то?
Показал светящиеся маленькие окошки — жутко высоко, видимо, на небе.
— Да нет. Понимаете, не могу. Пиджак вот проявил, надо теперь закрепить.
— Я уж рассчитываю на тебя, милок.
Что значит — «рассчитываю»? Минуту назад он вообще ничего о существовании моем не знал.
Впился он в локоть мой железными пальцами. Повел. Долго шли мы с ним, приблизительно вечность. Вошли наконец в какие-то сени. Странник взял стакан, с шуршаньем запустил в какой-то мешок.
— Семецки, сусаные. На цедаке, под залезом.
— A-а. Спасибо! — говорю.
Выскочил, заскользил быстро вниз. И главное, когда наверх еще поднимался, видел, оглядываясь, зарево какое-то. Радовался, как дурак: «Северное сияние?»
Но когда, с болью дыша, примчался вниз, все было кончено.
Дача сгорела, невеста, вспылив, уехала, только Леха, балбес, болтался по пепелищу, лопоча:
— Все нормально, старих, все нормально!
Потом он шел сбоку от меня, заглядывал в лицо:
— Ничего, старих? А? Ничего?
— Ладно уж, — ответил я, — ничего!
Вскоре после этого Леха от муравьев своих любимых решил избавиться. Пришел однажды к нему, застал в горьких слезах. В одной руке у него маленькая, в другой хлорофос. Из маленькой глоток отопьет, потом хлорофосом на себя брызнет. — Надоели мне эти муравьи, — в слезах говорит. — Не выйти с ними никуда в приличное общество! И снова из маленькой отхлебнул и хлорофосом себя обдал! Вышли мы с ним потом на улицу, сразу же к нам огромная колонна муравьев побежала. Потом, едкий запах хлорофоса почуяв, передние тормозить начали, заворачивать. Колонна вопросительным знаком изогнулась. Впервые я видел так наглядно, как от человека удача его уходит!
Потом защитили мы дипломы. Нас с Лехой в зональный институт проектирования направили, а Дзыня, ловкач, в архитектурно-планировочное управление проскользнул. И надо отметить, что руководитель нашей с Лехой мастерской — все у нас Орфеичем его звали — не особенно нас взлюбил. Ну, понять можно его: папа у него был Орфей, а он лишь Орфеич получился, поэтому злоба из него так и лилась. Пытался незадачливую свою жизнь под обстоятельства подвести: такие, мол, нынче обстоятельства, что лучше и пытаться не надо ничего сделать. Слышал я разговоры эти миллион раз! Будто раньше когда-то обстоятельства другие были. Ерунда! При любых обстоятельствах, самых крутых, пытаться надо делать что-нибудь, а от трудов твоих и обстоятельства, глядишь, к лучшему переменятся! Лехе я это сказал — он сморщился: — Оптимизм твой просто меня бесит! Сам посуди, ну как тут можно развернуться, если столько ограничений на все наши проекты: денег экономия — раз, площади экономия — два... — Мыслей экономия — три! — говорю ему. — Все вы радуетесь этим ограничениям — без них бы собственное убожество наружу вылезло, а так на ограничения все свалить можно! Часто мы с ним ругались. Однажды вышли из института. — Ну как ты живешь вообще-то? — Леха спрашивает, заранее вздыхая. — Нормально! — говорю. — Жизнь удалась. Хата богата. Супруга упруга. — А я нет! — Леха говорит. — Что ж так? — Да так, — Леха отвечает. — Жизнь сложна! — Жизнь сложна, — говорю, — зато ночь нежна! — Как же, — Леха обиделся, — ночь нежна! Знаешь, какие сны мне снятся! Тебе нет? — Снятся вообще-то. Недавно, например, наяву все вспомнить не мог, где шапку забыл. Только заснул, вижу: вот же она где! Нет, снами я доволен. А что? — А угрызения разве не снятся? Кошмары? — Нет. Как-то еще нет. — Ты что же, Фрейда еще не читал? — Еще нет! — Вот ты говоришь — «ночь нежна», — пригнулся. — А знаешь, что мне жена моя изменяет? Налево и, что самое обидное, направо?.. Поехали ко мне, попили чаю с грудинкой. Леха допивает вторую чашку, встает: — Ну, мне, к сожалению, пора. — Давай, — говорю, — еще посидим. Скажешь, что на работе задержался. Пойду сейчас еще грудинки куплю... — Да нет, — Леха говорит. — Женщины, в отличие от Вия, все видят, не поднимая глаз! Проводил я его до остановки. Леха вдруг жаловаться стал: — Недовольна все, говорит: «Когда хоть за границу поедешь, красивых вещей мне привезешь? Все уже ездят за границу, привозят своим женам красивые вещи!» А чего, спрашивается, ей не хватает? Одних кофт — две! Говорит, за все время трех слов с ней не сказал! — А давай я скажу! Какие надо сказать слова? — А что? — Леха говорит. — Поехали ко мне! Знаешь, что будет нас ждать? Мясо в фольге! Пока ехали мы, я еще надеялся: может,
Вскоре после этого Леха от муравьев своих любимых решил избавиться. Пришел однажды к нему, застал в горьких слезах. В одной руке у него маленькая, в другой хлорофос. Из маленькой глоток отопьет, потом хлорофосом на себя брызнет. — Надоели мне эти муравьи, — в слезах говорит. — Не выйти с ними никуда в приличное общество! И снова из маленькой отхлебнул и хлорофосом себя обдал! Вышли мы с ним потом на улицу, сразу же к нам огромная колонна муравьев побежала. Потом, едкий запах хлорофоса почуяв, передние тормозить начали, заворачивать. Колонна вопросительным знаком изогнулась. Впервые я видел так наглядно, как от человека удача его уходит!
Потом защитили мы дипломы. Нас с Лехой в зональный институт проектирования направили, а Дзыня, ловкач, в архитектурно-планировочное управление проскользнул. И надо отметить, что руководитель нашей с Лехой мастерской — все у нас Орфеичем его звали — не особенно нас взлюбил. Ну, понять можно его: папа у него был Орфей, а он лишь Орфеич получился, поэтому злоба из него так и лилась. Пытался незадачливую свою жизнь под обстоятельства подвести: такие, мол, нынче обстоятельства, что лучше и пытаться не надо ничего сделать. Слышал я разговоры эти миллион раз! Будто раньше когда-то обстоятельства другие были. Ерунда! При любых обстоятельствах, самых крутых, пытаться надо делать что-нибудь, а от трудов твоих и обстоятельства, глядишь, к лучшему переменятся! Лехе я это сказал — он сморщился: — Оптимизм твой просто меня бесит! Сам посуди, ну как тут можно развернуться, если столько ограничений на все наши проекты: денег экономия — раз, площади экономия — два... — Мыслей экономия — три! — говорю ему. — Все вы радуетесь этим ограничениям — без них бы собственное убожество наружу вылезло, а так на ограничения все свалить можно! Часто мы с ним ругались. Однажды вышли из института. — Ну как ты живешь вообще-то? — Леха спрашивает, заранее вздыхая. — Нормально! — говорю. — Жизнь удалась. Хата богата. Супруга упруга. — А я нет! — Леха говорит. — Что ж так? — Да так, — Леха отвечает. — Жизнь сложна! — Жизнь сложна, — говорю, — зато ночь нежна! — Как же, — Леха обиделся, — ночь нежна! Знаешь, какие сны мне снятся! Тебе нет? — Снятся вообще-то. Недавно, например, наяву все вспомнить не мог, где шапку забыл. Только заснул, вижу: вот же она где! Нет, снами я доволен. А что? — А угрызения разве не снятся? Кошмары? — Нет. Как-то еще нет. — Ты что же, Фрейда еще не читал? — Еще нет! — Вот ты говоришь — «ночь нежна», — пригнулся. — А знаешь, что мне жена моя изменяет? Налево и, что самое обидное, направо?.. Поехали ко мне, попили чаю с грудинкой. Леха допивает вторую чашку, встает: — Ну, мне, к сожалению, пора. — Давай, — говорю, — еще посидим. Скажешь, что на работе задержался. Пойду сейчас еще грудинки куплю... — Да нет, — Леха говорит. — Женщины, в отличие от Вия, все видят, не поднимая глаз! Проводил я его до остановки. Леха вдруг жаловаться стал: — Недовольна все, говорит: «Когда хоть за границу поедешь, красивых вещей мне привезешь? Все уже ездят за границу, привозят своим женам красивые вещи!» А чего, спрашивается, ей не хватает? Одних кофт — две! Говорит, за все время трех слов с ней не сказал! — А давай я скажу! Какие надо сказать слова? — А что? — Леха говорит. — Поехали ко мне! Знаешь, что будет нас ждать? Мясо в фольге! Пока ехали мы, я еще надеялся: может,
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (65) »