киргизских и узбекских рассказов печатался в газете «Правда Востока» и в литературном приложении к ней «7 дней».

Служу учителем в фабзавуче Узбекхлопкома в Коканде.

Коканд.

Л. Соловьев

И. И. Макаров (Ив. Буйный),

автор рассказа «Зуб за зуб»,

получивший 3-ю премию.

Родился в селе Салтыки, Рязанской губ.

Один бывший офицер, ныне успевший в карьере, сказал мне как-то:

— Меня мать родила, когда корову доила.

И мне стало приятно, что я не попал прямо из «Лазоревого царства» в такие страхи.

Меня мать родила очень хорошо: в избе, на полу, на свежей соломе, как и остальных семерых Мало того, я — первенец, и мать уверяет меня, что я вырос «на ладонке», т. е. взлелеян в детстве.

И это — правда. У меня в детстве была одна игрушка, ни в чем не уступающая городским: полированная ложа от шомпольного ружья, сломанная в шейке. И вот документ, подтверждающий высокое качество игрушки: взрослый пастух и то не устоял перед соблазном и, завладев ложей, компенсировал меня кнутом, «гаркающим, как, пушка»…

Это говорит мать (сам я помню ложу еле-еле, то ли у меня была, то ли нет).

А дальше запомнилось на век вот что.

Первым запомнилось одеяло. Яркое, сшитое из разноцветнейших лоскутов, оно — как бы эмблема моего детства.

Вот:

Я нашел маленький, складной нож, сделанный из косы. Он, вероятно, пролежал зиму и весну — сильно заржавел. Обрадованный находкой, я схватил его, но тут же бросил.

Кто научил меня суеверью? Будто: нож поднимешь, рука отсохнет…

(Теперь-то мне понятен великий смысл этого поверья).

Потом в воспоминанье вмешался отец:

Я знал, если в пыльную завитушку вихря воткнуть нож (в землю), то он будет в крови — «врага, де, зарежешь». Как получилось — не помню. Должно, я рассказал отцу. Только, однажды, вихрило на улице и отец предложил мне, подавая сапожный нож (он из первых — сапожник по селу):

— На, поди и воткни!

Я послушался.

… Вспоминаю и иной клочек детства:

Мать и отец шепчутся. Мы с сестренкой лежим на полу. Я до боли в ушах прислушиваюсь, дерзая узнать секрет родительский:

— А их на кого оставишь? — мать о нас.

Отец гудит громко, но невнятно.

Я чего-то жду. Глухая темь. В окнах звонко бьются мухи…

Вдруг ночь багровеет, полная заревом. Жутко, задыхаясь, лает набат… Загорелись княжьи (кн. Трубецкого) риги.

В то время мне было пять, а родился в 1900.

И другой клочек из той же материи:

В Ряжске площадь у тюрьмы большая. Сижу на телеге. Сухощеная «гнедуха» жует сухую, колкую траву — вику. Во рту у ней шуршит и я думаю: «почему Гнедухе дают овес только в яровой сев»? Но подходит мать, плачет, словно спешит выплакаться перед «свиданьем» (слез он не любит, отец).

В одеяле было много красных лоскутов, а в детстве — вот таких.

… Стражники вот тоже, приезжали — проныры. Глядеть на них — нарядные, а кулаки так и сучат…

Эх! Один раз хотели мы их… с дядей Андреем (в те поры ему 8 было). В амбаре мы их решили, и спички у нас имелись… Не испугайся мы к амбару подойти — сгореть бы стражникам!

Вероятно, поэтому с 1918 я «сочувствующий», а с 1920 — член ВКП(б).

Остальное, если теперь взглянуть, все хорошо.

Окончил Ряженую гимназию бесплатно (так ни гроша и не заплатил!). Да и детство вовсе не плохое. По крайней мере, когда мы наступали на «Павловку», или на «Самарино» — я жалел, что мне 19.

С 1920 моя история — история партийца-активиста «губмасштаба». Одинаковая со всеми

Теперь — пишу. Пописывал изредка и раньше. Изредка. Лет, эдак, в пятнадцать, «романище» в две тетради написал. Правда, «критик» (мой однокашник) разделал меня «под орех»: назвал Салтыковским Дон Кихотом, а коня, Моро (на нем я скакал в романе по буйно расцветшему лугу) окрестил наисквернейшей клячей.

Зато словеснице Пушкаревой, в гимназии, «роман» понравился.

Рассказ «Зуб за зуб» писал в Красноярске. Это — мое вступление в литературу.

В 27 году приготовил к печати роман «Поганая застава». В нем, на фоне туго, но верно перестраивающейся деревни, изображено хулиганство, использовываемое кулачеством.

Над ним работал 10–11 месяцев. Роман полежит еще с месяц. Пусть «отлежится» перед окончательной шлифовкой.

Сейчас работаю над другим романом, из эпохи комбедов. В нем: буйный расцвет эсерствующей части деревни и бесплодная ее суть. Назвал пока «Пустоцвет».

Читаю много, но страшно бессистемно.

Пишу почти каждый вечер (уж очень много заседаний!). Не брезгаю написать, иногда, даже полстранички.

«Яд» литературный тоже попробовал: В 1924 сунулся к работнику «ГИЗ‘а» т. Федорову с рассказом. Сказал: «Язык у тебя не затасканный, но…».

Вот тогда я и решил обойтись без этого «но».

Попробую!.. Надо работать!

Рязань.

И. Макаров.

Б. П. Третьяков (Владимир Норд),

автор рассказа «Золото»,

получивший 4-ю премию.

Родился в Тамбовской губернии. В 1905 году, пятнадцатилетним мальчиком, по предложению знаменитого в те времена губернатора Н. П. Муратова, принужден был покинуть родные края и с той поры веду бродячий образ жизни, нигде подолгу не засиживаясь. Жил в б. Прибалтийском крае, где кончил политехникум, был за границей, служил в английском и французском флотах, совершил кругосветное плавание. Между прочим плавал на французском бриге «Nord», откуда, должно быть, и взял псевдоним. Жил в Сибири, на Дальнем Востоке, на Урале; теперь собираюсь пожить на Кавказе. Окраины почему-то всегда тянули меня.

Любовь к «писательству» обнаружилась лег с 7-ми, когда начал сочинять романы в духе Ж. Верна и Г. Эмара. В нервом классе «издавал» с товарищем журнал, чем вызвал неудовольствие школьного начальства:

Журналист, а квадратных мер не знаешь!

Студентом начал писать фельетоны в провинциальных газетах, но и здесь начальство не одобряло, хотя публика как будто читала. После фельетона начальство «вызывало» редактора, после чего он ходил грустный. Одно время сам редактировал газету. Тогда вызывали непосредственно меня, после чего грустил уже я. Вплотную литературой заняться не удалось, хотя очень желал бы…

Ростов-на-Дону.

Б. П. Третьяков.

К. С. Анкудинов,

автор рассказа «Старые мертвецы»,