обстоятельствах.

С. Майзельс

(обратно)

Часть первая

1

В морщинках вокруг прищуренных глаз застаивается пот и туманит стекла старенького бинокля времен первой мировой войны; на лицо свисает мокрый рукав — тряпка, пропитанная солью; сквозь него узкая долина, известковые утесы, раскаленное небо — все кажется затянутым красновато-черной муаровой мглой. Веки плотно сжаты, точно спешат продлить благословенный отдых, миг — и вот уже глаза снова открыты навстречу кинжальному блеску реки. Древняя усталая река, такая неуместная среди своевольных обрывов, омоложенных недавним геологическим сдвигом, лениво перекатывается от стены к стене, вьется меж невыветренных скал, их причудливые башни там и сям выступают из плоских рисовых полей и парят, невесомые, на дрожащих волнах зноя… Стекла вновь прижаты к глазам, горячий от солнца металл обжигает кожу, наморщенный лоб словно гонит волю в крошечные окуляры: надо во что бы то ни стало пробиться сквозь слепящий свет и разглядеть.

— Видишь?

— Нет еще.

В поле зрения попадает кучка свайных хижин у края воды, между ними полосы наносной земли; локти так и врастают в каменный выступ, от напряжения побелели суставы пальцев, и вот теперь, кажется, он различает этот желтый лоскут на веревке между бамбуковыми шестами. Еще раз вглядывается.

— Есть. Все в порядке. Как только стемнеет, можно спускаться.

Извиваясь всем телом, он ползет с насиженного места вниз: больно жжет неостывший камень, мелкие кристаллы на поверхности скалы неистово сверкают. Солнце нещадно жалит затылок, такое чувство, что волосы начинают тлеть.

— На.

Спутник протягивает ему старую шляпу — колышутся заткнутые за ленту пучки травы, — он с благодарностью надевает ее. Затем оба ползут обратно на отлогую полянку, в густой подлесок, такой гладкий, точно весь лес залили расплавленным стеклом и оно так и застыло, — туда, где тень от взлохмаченных кустов укроет от слепящего света; но от зноя — весомого, зримого, невидимыми тисками сжавшего каждый лист — нет спасения и здесь.

Остальные трое уже расчистили место, скосили траву дарами парангов и растянулись под огромным деревом: оно как будто оцепенело в попытке вырваться из ядовитых колец лиан, обвивших его корни.

Один из лежащих поднимает голову. Не ухмыляется он только, когда разговаривает; веселый оскал обнажает золотой зуб спереди, и кажется, что это былое роскошество навеки обрекло его на хорошее настроение.

— Ну как? Все в порядке?

— Да, спустимся, как только стемнеет.

— Вот и хорошо, — пробормотал самый младший. — Надеюсь, там найдутся сигареты.

Фрир сдвинул шляпу на затылок и медленно откинулся на локтях, с удовольствием расслабив тело; все-таки он сумел вывести их из чащи прямо к этому месту. Он слегка улыбнулся. А ведь его беспокоило, удастся ли. Он понимал, что самое главное — делать вид, будто прекрасно знаешь этот необычайный край — джунгли, границы которых сжимались с наступлением сумерек и раздвигались, когда ночь отступала. Анг, вместе с ним рискнувший выползти на палящее солнце, наверняка замечал, что порой на едва заметных развилках Фриру не хватало компаса; но для Анга, пожалуй, важнее, сумеет ли Фрир завоевать уважение отряда.

Может, найдутся и сигареты, — согласился улыбчивый Тек. — Зато свежая речная рыба есть наверняка, а может, и сладкие лепешки. Я как-то ел там очень вкусные лепешки. Ведь наш Лин, по-моему, считает, — тут он рассмеялся, — что еда — это способ почаще гнать нас вон из лагеря. Люди на все согласны, лишь бы сбежать от его стряпни.

Но ты не потому просишься в любую разведку! — сказал Кирин. Он был самый старый из пятерых и с годами научился экономить силы, что придавало какую-то величавость его движениям. В сочетании с наставительной манерой говорить это делало его похожим древнего мудреца. — Причина совсем другая.

— Ты намекаешь на мою храбрость, — кивнул Тек, — мое бесстрашие в боях с зелеными куртками.

— Как бы не так, — насмешливо подхватил Тину. — Все знают, что ты готов хоть в рабочий отряд, лишь бы не ходить на уроки чтения и письма.

— Но раз уж я тут с вами, — добавил Кирин, подмигнув Фриру, — тебе не придется отставать от других.

Я могу на каждом привале показывать тебе по несколько иероглифов.

— Вряд ли Мэтт позволит. Он хочет, чтобы у меня была ясная голова, когда ему понадобится совет, как лучше провести его план.

— План не мой, — Фрир пожал плечами. — Раз комитет разработал операцию, план уже не принадлежит никому.

— Но ты наш начальник, — резко напомнил Анг.

Его слова изменили весь тон разговора и положили конец подтруниванью.

И все же насмешки над Теком пусть и в шутливой форме, но затронули вопрос, над которым Фрир не раз думал с той минуты, как они вышли из лагеря: что же все-таки побудило каждого из них добровольно принять участие в операции под его началом? Для контактов с населением Фрир не годился, в мелких стычках — а они еще были возможны — Ли обычно не разрешал ему участвовать, поэтому он редко выходил за пределы лагеря-базы, расположенного в самой глубине Люпаньских гор. Он предложил сделать вылазку в район Кхангту и, к собственному удивлению, через несколько дней получил приказ принять командование. Ему предстояло самостоятельно вести отряд в глубь территории, на которой партизанам почти невозможно было действовать, — случай исключительный, неизбежно вызывавший вопрос, почему эти люди пошли за ним.

Узнать, что крылось за решением каждого, казалось ему не менее важным, чем добыть остальные сведения, необходимые для успешного выполнения задания.

Тину еще ребенок, и вполне понятно, что, закончив обучение, он при первой же возможности вызвался участвовать в операции, тем более что ею руководит его учитель. Фрир колебался вначале, стоит ли брать Тину: не только из-за его молодости — многие были не старше, — но Тину слишком уж из кожи лез, чтобы произвести хорошее впечатление. Впрочем, на практических занятиях мальчик проявил смекалку и выносливость, и отказать ему — значило бросить тень на самого Фрира.

А уж Кирина наверняка толкнула на этот шаг та не бросавшаяся в глаза дружба, которая возникла между ними с первых же дней возвращения Фрира; ни с кем, пожалуй, он не был так близок, не считая давнишних отношений с самим Ли. Дружба с Кирином, совсем не похожая на обычное приятельство, началась где-то на дальних подступах симпатии и достигла той степени молчаливого взаимопонимания, которое не нуждается в словах. Он без всяких объяснений знал, что Кирин непременно захочет пойти с ним,