— Зачем ты смеешься над нашими богами, чужестранец? — спросил хозяин.

— А когда же и похохотать, как не в молодости! Старым я затяну другую песню, — ответил Ксенодок. — Да и не смеюсь я вовсе, — рассказываю, как было, или как поэты придумали. Что плохого в краже скота? Ты сам знаешь, достопочтенный владелец коз, что наши предки не только не брезговали этим занятием, но даже приравнивали его к подвигу. Вспомни Геракла и коров Гериона, вспомни Автолика и стадо Сизифа, Диоскуров и Афаретидов, укравших скот именно из Аркадии… Да и рассказываю я о Гермесе Долии-Хитром, а ты наверняка чтишь Гермеса Эпимелия-Хранителя стад и Гермеса Криофора — Несущего барана, мне же сей час по душе Гермес Дорожный, покровительствующий путникам. А какому-нибудь государству — Гермес Пограничный, торговцу — Гермес Агорей, воину — Гермес Промахос и Гермес Полигий. А ведь есть еще Гермес Акакесий-Незлобивый и Гермес Агетор-Водитель, не забудь про Гермеса — Вестника богов и того, который проводит души в аид. Над кем из них я, по-твоему, смеялся?

Хозяин не нашел быстрого ответа.

— Откуда ты родом? — просил он.

— Из Фессалии, живу там на одной горе, хотя, как чувствуешь, выговор мой дорический, — ответил Ксенодок, не моргнув глазом и намекая на Олимп.

Уверенный тон и всезнайство Ксенодока заставили хозяина смутиться и призадуматься: уж не сидит ли перед ним сам Гермес, принявший облик чужестранца? Такое случалось, по слухам: боги покидали Олимп, чтобы узнать, как их почитают на земле. Но проверить не помешает, решил он и спросил:

— А знаешь ли ты, уважаемый, кто из моих соотечественников был сыном Гермеса?

Ксенодок непритворно расхохотался:

— Я мог бы назвать тебе всех отпрысков поименно, но нам не хватит ночи. Ты же, конечно, имеешь в виду Эвандра, рожденного аркадской нимфой Кармеитой, бежавшего в Италию и обосновавшегося на холме Палатин. Теперь там деревушка под названием Рим. Но Эвандр — не самый удачный плод половой деятельности Гермеса. Куда приятнее Гермафродит — от Афродиты. Говорят, он был так красив, что нимфа Салманида, натолквувшись на безответную любовь, от отчаянья слилась с ним в двуполое существо. Или Кефал — от Герсы-Росы: его похитила Эос, страдавшая одиночеством на заре, и до сих пор не вернула краденое — прямо по поговорке: вор у вора дубинку украл. А Автолик, сын Хионы, — самый знаменитый плут, ибо умел давать такие клятвы, что, даже нарушая их, оказывался кругом не виноват. Однажды он украл у другого хитреца — Сизифа — стадо, подражая папе. Но Сизиф не стал подражать Аполлону, он в отместку обесчестил его дочь Антиклею, которую тут же выдали за простака Лаэрта, чтобы скрыть семейный позор, и она в положенный срок родила Одиссея. От Акакаллиды, сестры Ариадны, Федры и Минотавра, — у Гермеса родился сын Ки-дон, от Аглавры — Керик, от Дайеры — Элевсин, от Алкидамии — Бун, от Филода-мии — Фарис, от Эрифеи — Норак, от Полимелы — Эвдор… А как еще заполнять досуг холостому богу? — спросил Ксенодок Омфалу, ища Гермесу-Распутнику женского сочувствия, — Из детей Гермеса плохо кончили только Миртил, которого Пелоп столкнул со скалы в море, да Абдер, растерзанный кобылицами Диомеда после основанного им города дураков. По вине самого Гермеса однажды погибла внучка Миноса Апемосина, которую наш герой активно склонял к сожительству. Но Апемосина каждый раз спасалась быстрым бегом, а Гермес не мог ее догнать. Он плохо бегал и еще на первой олимпиаде проиграл Аполлону. Тогда Гермес расстелил свежесодранные шкуры, на которых несчастная и поскользнулась. А несчастная она потому, что ее брат Алтемен не поверил в историю со шкурами и последовавшим насилием и ударом ноги в чрево убил сестру…

Тут Ксенодок заметил, что хозяина уже сморили вино и усталость и он заснул сидя, а прочие ушли спать сразу после ужина, и в числе бодрствующих остались лишь он и Омфала, смотревшая на него доверчиво и восхищенно.

— Милый Пупок! — сказал он. — Ведь я прибыл сюда не как праздношатающийся странник, а по поручению свыше. Не бойся, я не дельфийский шпион. Просто в этих местах я ищу одну царевну, подкинутую пастухам в грудном возрасте. Сейчас она должна быть твоих лет.

Омфала открыла рот, в который тут же полезли комары.

— Есть ли на твоем теле какие-нибудь приметные знаки? — спросил Ксенодок. — Пойдем посмотрим.

— Хватить морочить голову девушке, — сказал вдруг хозяин, подняв с колен голову. — Иди спать, Омфала, а ты, чужестранец, постарайся покинуть мой дом до зари. Закон гостеприимства запрещает отправить тебя в ночь…

Пока пастушья сторожка не осталась на дне долины в клубах тумана, братья шли молча. Потом Аристомен сказал:

— Еще одна подобная выходка — и на первой развилке мы расстанемся.

— Ладно тебе из-за ерунды-то бучу поднимать, — сказал Ксенодок. — Папаша меня подвел в решающий момент. Притворился спящим, а я, простофиля, ему доверился, как честному человеку. Лишил, глупый пастух, дочку такой радости! Она уже «догадалась», что к ней спустился Гермес собственной персоной. Каково простой сельской девчонке пообщаться с богом! На всю жизнь воспоминание! И ребенок, глядишь, на козьем молоке вырос бы новым Ахиллом.

— Я не про ребенка, а про речи твои идиотские, с которыми ты лезешь ко всем подряд.

— Но надо было чем-то платить за ночлег. Хотя бы приятной беседой, когда нет серебра. Им ведь, кроме коз, и поговорить не с кем.

— Ты дождешься, — сказал Аристомен, — тебе отрежут язык, помяни мое слово.

— Язык мне жалко, — ответил Ксенодок. — Лучше бы утопили в каком-нибудь священном источнике и переименовали его в мою честь. А так как все источники населяют нимфы, то скоро возникла бы легенда, что я сам утопился от неразделенной любви к нимфе. После чего она прониклась моей страстью и теперь мы вдвоем бултыхаемся, играем, резвимся, когда вокруг никого нет. А если подойдет помеха напиться — отравим…

Так они дошли до развилки.

— Куда нам? — спросил Аристомен.

— Вообще-то налево, — сказал Ксенодок, — но мы пойдем направо.

— Ты уверен?

— Там нас ждет чудо.

И чудо не заставило идти до себя слишком далеко и долго. Как только они миновали городок Нонакрис, перед ними выросла отвесная скала высотой в шестьсот футов. С нее тонкой струей стекала вода в овраг, обнесенный изгородью из терновника.

— Эта, с позволения сказать, река семижды обтекает подземное царство, а ее водами клянутся боги. И нет клятвы страшнее! Преступивший целый год лежит бездыханным, а потом еще на девять отлучается от Олимпа.

— Стикс? — догадался Аристомен.

— Она самая, дочь Океана и Тефиды, жена Палланта, мать