Кельтхайра и покатилась со смеху.
Я не удержался и тоже хмыкнул. Кельтхайр обиделся. Он не понимал, о чем мы.
— Мне нужна новая одежда и красивая обувь, — Саар с сожалением выставила ногу в разношенном башмаке. Пальцы торчали наружу.
— Поистине, ты права, — согласился я. — Завтра же у тебя все будет. И все — самое лучшее.
— Я не останусь здесь ночевать, — сказала Саар, поднимаясь и забирая сумку.
— Куда же ты пойдешь?
— Знаю, куда, — она легко, почти незаметно, коснулась моей руки и выскользнула из хижины.
Я расслышал только три ее шага, а потом наступила тишина.
— Я ведь предупреждал тебя!! — Кельтхайр плюнул вслед девушке.
— О чем?
— Ты потерял голову из-за женщины!
— С чего ты это решил?
— А с чего же ты собрался покупать ей новые платья?! — крикнул он, брызгая слюной. — Или неожиданно разбогател?!
— Успокойся, — посоветовал я. — У меня еще остались украшения покойной матери.
Кельтхайр выругался и не разговаривал со мной до утра и весь следующий день.
Наутро я отправился к самой искусной швее и заказал женскую рубашку, нарядное платье и плащ. У башмачников я купил туфли из кожи тонкой выделки с позолоченными пряжками.
Вечером наряды уже ждали мою колдунью, и она сама не замедлила явиться с приходом темноты.
— Завтра у короля будет пир. Тебя призовут утром. Иди туда и не удивляйся ничему, — сказала она, забирая одежду.
— Будь осторожна, — попросил я.
— Скажи это себе, — сказала она.
Я протянул руку, чтобы погладить ее по голове, но она уже исчезла за пологом, и только ткань колыхнулась дважды, как от слабого дуновения ветра.
На празднике мы с Кельтхайром сидели почти в самом низу стола. Отец собрал всех в главном зале своего дворца Зеленой ветви. Дворец назвали так, потому что возле входа росло несколько падубов — высаженных по совету друидов, чтобы короля не оставляла удача. Нас собралось много, больше пятидесяти человек. Кельтхайр еле сдерживал злобу, глядя на приближенных моего отца, которые пили пиво в королевской компании.
Мы ели вареное мясо из общего котла. Три поэта пели по очереди. Я поглядывал по сторонам, но не видел Саар.
— Она прихватила подарки и сбежала к своим босякам! — буркнул Кельтхайр, но я не поверил.
Рядом с отцом сидела Айлин, закутанная в пурпурный плащ, а рядом с ней — Кондла. Отец выглядел изможденным, но то и дело перегибался через Айлин, чтобы поговорить с Кондлой. Он почтительно отвечал ему, улыбаясь крепкими ровными зубами. Красивый воин, что и говорить.
Снаружи послышались звуки арфы, а потом голос. Я услышал его, и на сердце потеплело. Поэты разом замолчали. И гости замолчали. Песня была о далеких краях, где живут прекрасные люди, где в реках течет вино, а озера полны молоком. И сама песня, и голос были не из этого мира, а из мира сидов[6].
Раб что-то торопливо сказал моему отцу на ухо. Отец кивнул, и слуги распахнули двери.
Кельтхайр тяжело задышал, а я не заметил, как пролил на рубашку пиво.
Женщина, появившаяся в зале, разом привлекла внимание всех. Она медленно шла вдоль стола, приближаясь к отцу и перебирая струны арфы. У нее были черты Саар. Но на этом сходство заканчивалось. Одета она была в зеленое платье, собранное на груди мелкими складками. Зеленый плащ струился волной при каждом шаге. А шла она, как будто летела, гордо неся голову в венце русых кудрей. Подойдя к отцу, она поставила ногу на скамеечку, блеснув позолоченной пряжкой.
Отец спросил, кто она такая.
Она ответила, что пришла петь на пиру.
Отец спросил, кто учил ее.
Она ответила, что песни ей приносит ветер, а музыку навевает океан.
Айлин громко фыркнула, но отец впервые не обратил на это внимания. Все смотрели на Саар, и только я посмотрел на Кондлу. Он пожирал мою колдунью глазами, наклонив вперед голову с бычьим лбом. Мне захотелось задушить его за это.
Отец велел Саар петь.
Она отошла к поэтам, и те молча потеснились, давая ей место.
Саар запела, и даже у самых бесчувственных на глаза навернулись слезы. Казалось, арфа обрела голос под ее пальцами. Саар ни разу не обратила взора в мою сторону. Она смотрела на отца, и глаза ее сияли, как звезды.
Когда песня кончилась, отец снял с руки золотой браслет и передал рабу, стоявшему за его местом. Раб отнес браслет Саар, и она поклонилась, благодаря за подарок. Ей поднесли пива и позвали к королевскому столу.
— Даже ведьму король ставит выше нас, — проворчал Кельтхайр. Ему очень хотелось сидеть выше.
Я делал вид, что ем, но кусок не лез в горло. Саар беседовала о чем-то с отцом, время от времени с улыбкой кивая Айлин. Наверняка, мачеха говорила что-то обидное. Кондла весь подался вперед, пытаясь через Айлин оказаться поближе к Саар.
— Смотри, как уставился! Так и ест глазами! — не выдержал Кельтхайр.
— Она-то совсем не смотрит на него, — ответил я резче, нежели хотелось.
Словно смеясь надо мной, Саар вдруг обратила взгляд на Кондлу. Мне показалось, что вся нежность, какая только есть в этом мире, выплеснулась вдруг из ее глаз. Будто два солнечных луча осветили лицо моего родственника по отцу. Кондла обмяк, на губах его появилась улыбка.
— Что ты делаешь с кубком? — толкнул меня в бок молочный брат. — Ты решил завязать его узлом?
Я бросил в раба смятый серебряный кубок и взял другой. Руки мои тряслись. Остаток пира прошел, как во сне. Я поглядывал на Саар и гадал, о чем она беседовала с отцом, потому что не мог расслышать ни слова. Вечер я провел дурно. Кельтхайр то и дело о чем-то спрашивал, но я, слушая его, не мог понять смысла речей.