Варвара Клюева Сё вид отечества… Этюд

Собака лает, ветер носит.

Борис у Глеба в морду просит.

Кружатся пары на балу.

В прихожей – куча на полу.

Луна сверкает, зренье муча.

Под ней, как мозг отдельный, – туча.

Пускай Художник, паразит,

другой пейзаж изобразит.

И.А. Бродский

Гомон у подъезда стоял жуткий. Вовка Смирнов, уснувший только с восходом, сопротивлялся экстремальной побудке изо всех сил: зажал уши между плеч, обхватив голову руками, зарылся поглубже в ворох тряпья, служившего ему постелью. Но безошибочно узнаваемый визгливый голос Сирены эту жалкую звукоизоляцию пробивал только так:

– А я предупреждала!.. Сколько раз!.. Притон!.. Докатились!

Её пронзительным воплям вторил бабий хор тоном пониже:

– Алкаши… допились… управы на Смирниху нет… только взятки брать…

"Материны клиенты чего-то натворили, – тоскливо подумал Вовка. – Сейчас Вадимыч мамку и ейного рукосуя вздрючит, а прилетит опять мне. Нет бы этого живодёра в обезьянник пристроить… До чего же гнусное лето!"

В отличие от подавляющего большинства сверстников, Вовка летнюю пору не любил. Некуда ему летом приткнуться. Школа закрыта, дворовая пацанва на каникулы разъезжается. Мать, помахавши с утра полчаса метлой, остальное время торчит дома. А с ней и хахаль, который по случаю "высокого сезона" тунеядствует, накачиваясь дармовым самогоном сожительницы. Стоит Вовке сунуться в хату – водички попить или (вот наглость-то!) перехватить жратвы, – его обкладывают матюками. Это ещё если повезёт, и "отчим" не прибегнет к своему излюбленному методу воспитания.

Приходится бедному пацану целыми днями болтаться по городу, подбирать объедки в "тошниловках" и пивнушках, чтобы не сдохнуть с голоду, бегать и прятаться от неприкаянного хулиганья, гоняющего чужаков со своей территории. А в этом году ещё и погода гнилая. Весь июль лило, не переставая, вот и август начался с дождя…

– Тихо! Р-разойтись по квартирам! – рявкнул участковый Вадимыч, перекрывая галдёж. – Сидите и ждите, пока мы не придём снять показания.

Противно запищал, открываясь, магнитный замок, гам подутих, переместившись в гулкую утробу подъезда. Вовка выкопался из груды тряпья и осторожно выглянул из-за балконного бортика. Кажется, никого. Самое время линять. Вон, уже верещит вовсю звонок в квартиру, сейчас Вадимыч устроит здесь баню.

Вовка ухватился за перила в торце балкона, подпрыгнул, подтянулся, уселся на жёрдочку, свесив ноги по ту сторону балконного ограждения, потом сполз и осторожно нащупал ступнёй опору – кирпичный выступ, который опоясывал дом на уровне второго этажа. Выступ узкий, но, прижавшись к стене спиной, не так уж трудно пройти по нему пару метров и спрыгнуть на крышу подъезда, а слезть оттуда вообще ничего не стоит. Но, когда Вовка, уже решивший, что побег удался, лёг на крышу животом, свесив ноги, его ухватили за пояс и поставили на асфальт.

– Так-та-ак, – шутливо-зловеще протянул стоявший под козырьком чувак. – Пока мои коллеги в поте лица своего совершают поквартирный обход, самые ценные свидетели разбегаются через окна!

Он нисколько не походил на копа. Ни на лоснящегося мурлом пузатого Вадимыча, ни на хмурых бобиков, которые кучкуются в соседнем квартале перед зданием полиции в сбруе, увешанной стволами и дубинками. Длинный и узкоплечий, прямые светлые патлы торчат в стороны, точно солома из птичьего гнезда, под потешными домиками бровей – небесные глазки в белёсых ресницах, мордаха круглая и розовая, как у поросёнка. Лох, решил Вовка и дёрнулся было удрать, но длинная оглобля взметнулась стремительно, как змея в броске, и плечо мальчишки оказалось в плену чрезвычайно цепких пальцев.

– Да с чего ты взял, что я свидетель? Ничё не видел, ничё не знаю. Пусти-и! – заныл Вовка.

– Не могу. Жаль, что ты так торопишься, но сначала придётся тебе со мной побеседовать.

– Ты что, нарочно тут караулил? Кто-то засёк, что я лазаю через балкон, и меня спалил?

– Нет, это мне просто повезло. – Не выпуская Вовкиного плеча, парень нагнулся, поднял с асфальта бычок и метким щелчком отправил в урну, стоящую у лавки метрах в пяти от подъезда. – А ещё говорят, что курильщики плохие работники. Я так понимаю, что ты – Владимир Смирнов из пятой квартиры? А я старший лейтенант Краюхин, Егор Сергеевич. Оперуполномоченный ОУР третьего отдела полиции. Но тебе как особо ценному свидетелю разрешаю называть меня просто Егором.

– Да чего свидетель-то? Говорю же: ничего не видел! Из-за чего кипеж?

Тут (видимо, от нервов) проснулось некормленное со вчерашнего утра брюхо и поддержало протесты хозяина громким, протяжным завыванием. Вовка смутился, а старший лейтенант внимательно на него посмотрел и сказал без насмешки:

– Из-за чего кипеж, я тебе потом объясню. А пока отведи-ка меня куда-нибудь, где можно спокойно поговорить и поесть. Я тоже сегодня ещё не завтракал.

По случаю дождливого лета местная чебуречная поставила над уличными столиками пару зонтов. Под одним из них Вовка и ждал скрывшегося внутри Егора, уже не помышляя о побеге. Во-первых, всё равно найдут: не бежать же теперь из дома. Во-вторых, интересно, о чём харапай. В-третьих, здешние чебуреки – это вещь! Горячие, румяные, настоящие (не с кошатиной какой, с бараниной), одним ароматом способные свести с ума пацана, шамающего чего попало (и то не каждый день). За полпорции этой вкуснятины Вовка был готов сознаться во всех своих грехах, включая позавчерашнюю кражу шоколадного батончика со стойки у магазинной кассы. А уж в чужих-то – легко!

Егор принёс ему целую порцию. И не приставал с вопросами до тех пор, пока Вовка не умял оба чебурека. Даже уговаривал не спешить, не обжигаться. Проглотив последний кусок, мальчик понял, что его отношение к полиции заметно улучшилось. Во всяком случае, этот конкретный опер ему симпатичен.

Поэтому о событиях минувшей ночи Вовка рассказал без утайки. О том, как прятался от дождя в недостроенной многоэтажке у шоссе, как с наступлением темноты вернулся во двор и ждал, пока разойдутся собачники, чтобы без помех пробраться в своё убежище на балконе, не схлопотав при этом пенделей от мамашиного сожителя. О том, как ему всю ночь не давали уснуть. Сначала – Фитиль с дядигришиной Анькой, которые уселись под зонтом на скамейке у подъезда и трындели, перемежая тихий бубнёж громкими вскриками и хохотом. Потом – живущая на первом этаже Сирена, которая пыталась образумить парочку визгливой руганью из окна, а когда её в ответ обложили, закатила полноценный скандал на весь подъезд – с привлечением Анькиной матери и старосты подъезда Жирины Батоновны (Ирины Антоновны, если по паспорту).

Где-то через полчаса после того,