Набиты подводницкие жадные утробы до отказу. Команда укладывается спать. Многие забывают совсем, что над ними десятки метров воды, что рыбы морские, тычась глупыми своими мордами в борта, удивленно перебирают плавниками. Сон сильнее всего — где застанет, там и валит благодатная дрема. Намучившись за день, всхлипывают подводники маслеными от каши ртами…

Команда укладывается спать.　

Рулевой, горизонтальщик, весельчак и балагур, зовет сигнальщика, длинного ленивого украинца.

— Эй, дылда! Слон персидский! Давай сказки рассказывать.

— А мне все едино, сказку, так сказку!

— Ну, слушай, да не зевай! Да не волнуйся, а то станешь во весь рост, лодку дурацкой своей башкой пробьешь, потонем!

Парикмахер поудобнее укладывается. Ходули сигнальщика на добрый аршин свесились за койку.

— Ну, беспризорное дитя, внимай. Вез я раз по Невскому проспекту воз гороха, увидал скомороха и рассыпал!..

Ярко горят лампочки, полным накалом. Прикладывает вахтенный ухо к борту заградителя — ни звука, ни шороха. Всхрапывают подводники, переживая во сне вчерашний день и желанные сны. Тикают часы в кают-кампании, деловито, по домашнему. Словно не под водой, а у матери на кухне. Кот спит, калачиком свернувшись в ногах боцмана. Поскрипывает песок под брюхом «Ерша».

Усталые, разморенные подводники без задних ног, на двух лопатках, подсвистывают носами. Двое бодрствуют, расстягивая в зевоте рты.

Подолгу следят за компасами, лазят с лампочками в трюмы, чутким ухом прикладываются к холодной стенке заградителя. Тихо… Тихо. Кто-то, наверное, вспоминая детские годы, бормочет во сне… Сменяется вахта. Сонный, со вспухшим лицом, рулевой со скуки толкает спящих, щекочет им пятки. Когда сон окончательно одолевает его, он подходит к койке сигнальщика, трясет его за плечо.

— Товарищ, товарищ, братишка!

Сигнальщик испуганно вскакивает, больно стукаясь лицом о масленую торпеду, свешивается с койки, спросонья тараща глаза.

— Что, что ты, а?

— Советую тебе, товарищ, сходи в гальюн^[1].

Голова сигнальщика прячется обратно, бессвязно шепчут толстые губы. Рулевой, чтобы прогнать сон, размазывает масло по лицу сигнальщика. Облизывается во сне сигнальщик, мычит. Медленно ползут стрелки. Ах, как медленно ползут они в ночную вахту! Яркий свет слепит глаза, голова тянется к плечу, подергивает рот зевота. Под утро, в пятом часу, что-то стукнуло «Ерша» в корпус. Еще, еще… Насторожились вахтенные, замерли уши.

— Чу? Нет, почудилось…

— В отпуск скоро… Мне то, братуха, до деревни 43 лошадьми… Богатая у нас земля, плодовитая, беспрерывно родит… И народ-то у нас крепкий, да веселый!

Ползут стрелки, горит свет, молчит бездна. Без четверти семь последняя вахта разбудила командира. Как и не спал, вскочил он с койки. Еще сильнее раскраснелись веки, набухли, надулись. Хрипло заверещала боцманская дудка. Подымались с коек тяжелые головы, хлопали мутными глазами.

— Пересидели.

— Проклятый шторм!

Недостаток воздуха давал себя чувствовать. Спертый, за ночь насыщенный испарениями 35 тел, он давил легкие. Налились свинцом головы, горечь облепила рты. Командир и комиссар ходили по заградителю, светили в трюмы. Эх, молодежь! Прохлопали! Набралась вода в трюмы за долгую ночь, осела корма. Свободны ли винты? Что-то плотно лежит «Ерш», не шелохнется. Наскоро хлебался кофе, не прожевывался ситный, масло не лезло в глотку.

— Покурить бы!..

— По местам стоять к всплытию!

— Есть!

— Продуть среднюю!

— Есть, продуть!

Согнулся торпедист, вертит, дергает рычаги. «Ерш» ни с места, как вкованный. Быстрыми тревожными глазами — все на командира. Проходит тревога так же быстро, как и вспыхивает лицо у командира, как всегда равнодушное, полусонное. Никто не знает, как работают в голове у него нетерпеливые молоточки. Корежит командир голову и так, и этак. — Дело ясное, у «Ерша» засосало илом за ночь и рули, и винты. Снова глухой удар потряс лодку, отозвался гулким эхом в пустом корпусе. Оборвались шутки. Подводчики вскинули застывшие лица кверху. Командир не поднял голову, комиссар тоже.

— Оба малые назад!

Зажурчали винты, подняли зеленую муть. Темной, непроницаемой завесой встала она за рубочными стеклами. Напрасно комиссар пытается разглядеть, что толкает заградитель. Толща воды, глухая муть — там, снаружи. Пятится «Ерш» назад, как умное большое животное, волнуется плачем электромоторов. Новый удар в корме сильнее, глуше. Испуганно и нервно содрогается корпус. Слышно, как винты, работая, задевают за что-то, скребут, рычат от злости.

— Оба стоп!

Секунды кажутся годами. Холодный липкий страх заползает в сердце, мурашки гуляют по спине, как черти на масляницу. Серым пеплом покрываются лица, напряжено дыхание, хриплое, с присвистом. Только теперь замечают люди, как душно в лодке, только теперь видят красные глаза, вздутые багровые вены на шее.

— Оба вперед, самый малый!

Голубым огоньком затрещал рубиль, взвизгнули моторы, завыли винты… Секунда… вторая… третья. Новый могучий удар — страшнее первых. Все дрожит мелкой дрожью, заградитель качает, и дрожь эта остается в　сердцах людей, холодит руки. Мигнув, потух свет, и вслед за ним из темноты вырвался режущий по нервам истошный кошачий визг. Зазубренным ножом полоснул он по нервам, нагнал холодный страх, немую жуть.

— А чорт, кошачий отродок!

Ругнулся во тьме кто-то и злобно ударил в черное мягкое пятно. Пятно фыркнуло, прыгнуло на рундуки и оттуда зло и упорно воззрились па людей две фосфорические, не мигающие зеленые точки. В корме раздался заглушенный вздох, как будто застонал человек от непосильной тяжести. Тяжелое хриплое дыхание　десятка глоток, шорохи.　Хрипит и булькает в жуткой тьме спокойный голос комиссара.

— Товарищи, товарищи, надо спокойнее… братишки! «Ерш» по вашему же недосмотру набрался за ночь водой! его отнесло течением, прибило, наверное, к затонувшему кораблю. Исправляйте свою вину. Спокойствие— главное… Воздуха хватит еще на несколько часов… Конечно, вылезем. Будьте краснофлотцами! Электрики, как там свет?

Беспомощным лиловым мотыльком вспыхнул огонек спички и сейчас же потух. Свет выхватил из тьмы квадратные жесткие щеки комиссара. На секунду осветил чье-то белое лицо с раскрытым ртом, складки на губах, черные пятна глаз. Электрик, услышав ровный голос комиссара, как-то сразу успокоился и бросился к станции.

— Есть, товарищ комиссар! Только и делов, что лампочки перегорели. Есть, есть — одним минтом!

— Давайте живей, товарищ. Коту хвост, кажется,