Однажды я с друзьями гулял по лесу; был весенний солнечный день, травка уже начинала выбираться из-под земли, а деревья стали покрываться зеленью. Лес этот, если смотреть на него издалека, имел по всему своему периметру странные отростки — вышки неясного предназначения, возвышавшиеся над деревьями и торчащие в небо.
К одной из таких вышек мы подошли. Она была весьма стара и покрылась ржавчиной, но от нее в лес уходило множество ржавых проволок, видимо являющихся проводами, а на тропинке подле вышки таилось кабанье дерьмо. Впрочем, оно таилось таким образом по всему лесу, как и эти странные бессмысленные вышки с проводами.
Не видя причин более находиться у этого сооружения, мы двинулись вглубь леса и наткнулись на нечто, отдаленно напоминающее забор: бетонные столбики полтора метра в вышину, некоторые покосившиеся, а некоторые вовсе на земле. На них еще была натянута колючая проволока, обильно покрытая ржавчиной и во многих местах либо рваная, либо обвалившаяся. Очевидно, раньше по ней шел электрический ток.
Мы прошли вдоль забора и оказались у бетонной дороги, потом прошли еще немного и оказались у ворот — старых ржавых покосившихся ворот, запертых на висящую вместо замка ржавую цепь, которую легко было снять, что впрочем и не требовалось, так как подле оных шла хорошо протоптанная тропинка в том месте, где забор неожиданно отсутствовал, и присутствовала большая куча мусора в вырытой умышленно для этого яме.
Мы воспользовались тропинкой, правда сначала обратили внимание на ржавую металлическую табличку с облупившейся краской, прибитую к дереву и гласящую: «Вход запрещен. Стреляю без предупреждения!»
2.
Мы были уже далеко, в глубине запретной зоны, и в нас никто не стрелял. По пути встречались странные сооружения выпуклой формы, похожие на канализационные люки, имевшие, очевидно, предназначение подземных бункеров. Странные столбы, на которые были намотаны все те же ржавые провода, как на катушки для ниток и, конечно, пластиковые и стеклянные бутылки, пачки сигарет и прочий мусор, говорили о возможном временном посещении этих мест русскими.
Мы уходили всё дальше и дальше, пока не оказались у военного лагеря, имевшего забор, несколько зданий, тренировочные препятствия и вышки для дозора — всё выглядело очень старо, кроме новых пластиковых окон и домофона на входной двери. Удивляло лишь абсолютное отсутствие людей.
Примерно через час мы оказались у другого военного сооружения, размерами более внушительного, правда отчетливо напоминавшего первое, но именно здесь находилось здание, к которому стекались все ржавые провода, откуда-то слышалось гудение электричества, и какой-то солдатик один-одинёшенек красил забор. Теперь мы начинали удивляться, что нас никто не остановил: о том, чтобы по нам могли стрелять, мы и помыслить не могли.
Мы шли еще дальше, и тут нас догнал синий автомобиль, и человек в гражданском поинтересовался, кто мы и откуда, пригрозил милицией, а узнав, что мы случайно забрели из леса, отправил нас в обратный путь. Мы согласились, не решаясь спорить с судьбой, но что было странным — это был государственный объект, а нас остановили лишь спустя три часа, как мы гуляли по запретной территории.
Когда мы уже почти вернулись к выходу — были у первого военного сооружения, нас нагнал военный казёлик, и из него выпрыгнуло шесть подвыпивших солдат, очевидно, проходящих здесь службу; у них не было оружия, но тот, кто являлся главным в их патрульном отряде, отправленном только благодаря нам, а не потому что часть нужно патрулировать (что он главный, можно было догадаться по тому, что он кинулся нас допрашивать), имел при себе самопальную дубинку, очевидно, сделанную из ножки табуретки.
Один из нас ему сказал: «Эй, парень, а ты умеешь пользоваться этой штукой? Смотри не поранься, поставь её лучше на предохранитель». На что солдат недовольно что-то пробурчал и начал усердно разглядывать дубинку, похоже стараясь найти предохранитель, а остальные кинулись ему помогать, так что за это время мы сумели их скрутить и имели все шансы захватить и всю военную часть.
Заслышав крики о помощи, на вышках появились защитники родины и начали размахивать дубинками и палками, что-то неистово оря, очевидно, ругательное, всем видом своим напоминая недовольных чем-то Гомеров Симпсонов.
Да, мы имели все шансы захватить эту старую развалившуюся военную часть, но так как нам это было не нужно, мы решили идти домой, и я напоследок орущим на башнях показал гордый американский FUCK.
Странный сон Подорожного
Однажды проснулся Подорожный и увидел Солнышко. Смотрит на Солнышко, а оно не русское и на звездочку похоже, и не на обычную звездочку, а на звездочку Давидову. Вскочил Подорожный с постели, бегать по комнате начал, волосы на голове рвать, бесноваться, ногой даже кровать сломал, а сам на Солнце смотрит и повторяет: «Солнце в сердце, сердце в солнце, солнце в сердце, сердце в солнце...» В итоге выпал он из окна, а там евреи ходят: страшные все, с бородами, с пейсами, а главное в шляпах. Ходят и внимания на Подорожного не обращают, а Подорожный, как затравленный пес по сторонам озирается и сделать ничего не может. Тут мимо один старый Рэби проходил, кинул ему косточку, а Подорожный забился в угол и начал ее грызть…
Последний грех Куприянова
1.
Темная келья, одним своим видом навевающая грусть и уважение к монастырскому образу жизни, слабо освещенная парой-тройкой свечей. На бедной кровати лежит умирающий старец, он тяжело дышит и вот-вот испустит дух, у него густая белая борода и не менее густые седые волосы. Его глаза наполнены бездонной тоской невозможности достигнуть недостижимого, а улыбка говорит о чутком смирении со своими страстями. Умирающий аккуратно укрыт черным одеялом вплоть до пояса, рядом с ним на стульчике сидит молодой монах, описание которого не имеет смысла. Больше в комнате нет никого.
Я расскажу тебе, сын мой, о моей жизни и это будет моим раскаянием и наставлением всем кто живет на этой грешной планете, - говорит старец, слова тяжело вырываются у него из груди. - это будет моя последняя исповедь, и я буду честен перед миром, богом и перед собой.
Да, мудрый отец наш, я вас слушаю с трепетом и смирением.
Тогда слушай меня внимательно, сын мой, я начинаю свой рассказ.
2.
Я жил в одном провинциальном городке, был красив и высок ростом. У меня была милая и обширная семья: Бабушка, несущая в себе всю огромную