— Нет, не будет нам жизни от них… Вот и Хэльмитор убили, не пожалели красавицу нашу… И всех нас убьют… По одному… Опустеет Лес, некому будет деревья беречь, лечить, песни их слушать, и тогда враги придут… Срубят побратимов наших, погубят всех до единого, а из тел их мертвых дома, да корабли себе сложат. Как это случилось уже в других краях… Нет, не будет нам жизни от них!

И тогда закипело что-то в сердце Фрероны, и вышла она в круг у костра, и подняла руку, призывая к молчанию.

— Много претерпели мы от соседей непрошеных. Много простили и уступили им. Но теперь чаша переполнена: ведь есть же предел всему — и злодействам их, и терпенью нашему! Не хотят они миром жить — так пусть будет война! За каждого убитого нашего — их детеныша будем в Лес забирать: воспитаем в семье убитого, тайнам Леса обучим, в волка обратим и сделаем стражем… Не иссякнет наш род! Пусть впредь думают прежде, чем меч поднять или лук натянуть! Нашего горя не убавит — так хоть им отольются наши слезы горькие! Они силы нашей не видели… Мы наш дом от них уберечь пытались — а теперь в их дома с разбоем придем! Пусть узнают…

— Я первый пойду за тобой, княжна! — воскликнул Ратмир.

— И я! И я! И меня возьми! — зазвенели со всех сторон молодые голоса. Всем доблести хотелось!

— Ты не права, дочь, — грустно сказал князь Фредегар. — Вы невинных, беззащитных покараете, а к виновным подступиться даже не сможете: так всегда бывает, я знаю!

— Все они для нас одинаковы! — рассмеялся Ратмир. — И нет между ними невинных…

Старики в сомнении качали головами.

А Фрерона молча смотрела, как поднимается с земли Рагнахар, как берет за руку сына… И уходит.

Для него ведь говорила она! А он — услышать не захотел… Он на кромку Леса ушел, стражем от охотников. И лютее и ловчее его там не было. И к затее Фрероны отнесся, как к забаве пустой…

Но княжье слово — тверже железа, а месть — свята! И водила Фрерона стаю свою за кромку, во внешний мир, не слушая упреков отцовских и предостережений стариков.

Пока не случилась беда…

Хорошенькая золотоволосая девушка смотрела на Конана полными слез глазами. Личико ее морщилось от плача, но кляп, засунутый в рот и, для надежности, прикрученный пестрым платком, не давал ей издать ни единого звука — для общения с миром у нее оставались только глаза, да и то: под правым глазом грозовым цветом наливался синяк. Синяк, слезы, кляп во рту, путы на руках и на ногах… Мужчина, тащивший девушку на плече, явно не был ни нежен, ни почтителен к ней.

Конан решил, что обстоятельства позволяют вмешаться.

— Эй, ты! Оставь девчонку! Ты ей не нравишься!

Мужчина медленно повернулся. Это был туранец: широкоплечий, огромного роста — достойный противник Конану! — с кофейной кожей, с мохнатой грудью, со следами оспы на щеках, испещренных синей вязью татуировки… Понятно, почему он не приглянулся хорошенькой золотоволосой девчонке! И он ее не получит… Даже если он ее купил! Хотя, скорее всего, он эту девушку украл. Золотоволосые дорого стоят… А этот — полуголый, в набедренной повязке и потрепанной меховой накидке. В силе мускулов все его богатство. Да еще — кривой меч на боку, да копье в свободной руке… А девушку — поймал где-нибудь, отлупил, связал и рот заткнул. И несет теперь, как охотник — добычу. Возможно даже — не для себя, а на продажу…

— Отпусти девушку! Не видишь что ли: не хочет она с тобой идти! — заорал Конан, выхватывая меч.

Туранец швырнул девушку на землю, как мешок, отпихнул ногой в сторону, сорвал с плеч меховую накидку, обмотал ее вокруг левой руки — вместо щита — и, с бычьим ревом, бросился на Конана, явно намереваясь «пришпилить» его копьем к ближайшей стене. Дотянуться до противника мечом Конан просто не успел бы — прежде длинное копье проткнуло бы его насквозь! — но он был достаточно ловок и гибок, и, отскочив в сторону, быстро взметнул меч и полоснул туранца по спине. Пока еще Конан не собирался его убивать… Просто поучить слегка… Но туранец оказался не слишком понятливым. Он развернулся и с новым воплем атаковал Конана. Конан отпрыгнул и рубанул мечом по древку копья: тяжелый и острый меч не подвел — копье было рассечено пополам, наконечник упал наземь. Туранец отбросил бесполезное теперь древко и, выхватив меч, повернулся к Конану. На этот раз он был осторожнее: не вопил и не кидался вперед, а просто ждал, закрывая грудь обернутой мехом рукой.

Конан почувствовал, что начинает сердиться. Он медленно и мягко, как тигр, приблизился к противнику… И стоило тому слегка опустить свой меховой щит, как Конан выбросил меч вперед и полоснул ту ранца по шее, тут же отпрыгнул, ибо туранец пропорол мечом воздух снизу вверх, целясь в живот, а затем, когда этот прием не удался, прыгнул на Конана, занося меч для удара сверху… Увернуться Конан не мог, только успел напрячь все мышцы и, сжав меч обеими руками, с силой выбросить его вперед! Вылезший мех щита мелькнул перед глазами… И туранец всей тяжестью обрушился на него сверху! Меч Конана проткнул его насквозь.

Все было кончено.

Конан вытащил меч из тела, аккуратно отер его о меховую накидку туранца, вложил в ножны и направился к полубесчувственной от ужаса девушке, когда вдруг заметил, что у поединка были еще зрители: вельможа в затканном золотом кафтане, красных сапогах с загнутыми носками и с алым, подбитым бобровым мехом плащом на плечах — Конан не сумел с первого взгляда определить, из каких земель приехал этот человек, — а с вельможей еще и четверо юнцов в кольчугах, с мечами и копьями, готовые, видимо, в любой момент броситься на защиту своего господина. Юнцы смотрели настороженно. Вельможа — с явным удовольствием от полученного зрелища. Не часто, наверное, приходилось видеть такое! А чтобы самому принять участие… Об этом и речи не шло, с таким-то брюшком!

Презрительно фыркнув, Конан склонился над девушкой. Разорвал веревки, вытащил кляп изо рта. Девушка тут же заревела во все горло, цепляясь за Конана!

— Ну, хватит, некогда мне тут с тобой, — проворчал Конан и вытащил из кошелька золотую монету, сунул в мокрую от слез ладонь девушки. — Вот, возьми, тут хватит тебе на дорогу домой, живи ты хоть в Кхитае, хоть в Пиктских Пущах!

— Спасибо! Спасибо тебе, господин! Спасибо! — истерически всхлипывала девушка.

— Ну, иди! Иди отсюда! — поморщился Конан. У него было не слишком-то хорошее настроение, да и