минуты просветления, которые случаются даже при самых буйных помешательствах. Вдруг он извинится и уйдет.

— Помилуйте, ради всего святого, ведь портрет нисколько на вас не похож. Не говоря уже обо всем прочем, у моего моряка бакенбарды, а у вас такие прекрасные усы, — сказал я.

Однако от этого моего хитрого комплимента гость бешено задергался каждой своей клеточкой, словно отплясывая какой-то безумный танец.

— А-а, у меня там, значит, бакенбарды? — орал он. — Вы все-таки изволите ломать комедию? Вы думаете, у меня других бот нет, как только спорить здесь с таким бездельником, как вы? Последний раз спрашиваю, пойдете ли вы сию же минуту со мной и переделаете эту вашу мазню или… — Тут он сделал угрожающее движение и докончил: — В любом случае вы мне еще ответите за ваше безобразие.

Не могу и сказать, насколько я растерялся от его тона. Однако мне было ясно: судьба столкнула меня с кровожаднейшим из маньяков. Я судорожно стал припоминать, как полагается вести себя с этими несчастными. Не противоречить. Дать им высказаться, понять, какой у них пунктик. И, подлаживаясь под их логику, направить ход рассуждений в нужное русло.

До того момента я ни разу не согласился, что гость имеет с моим матросом какое-либо сходство. Поэтому теперь я сделал вид, будто меня вдруг осенило, что он прав. А сам тем временем толковал о полномочиях искусства. Сослался на коронованных особ, которые бывали счастливы, когда художник отдавал свою кисть в их распоряжение.

Все без толку! Этот тип не шел ни на какие уступки. И, если это было еще возможно, буйствовал и грозился все отчаяннее.

Так мы и препирались.

Ибо, как вы понимаете, его требование, чтобы я нарисовал матросу новое лицо, встретило во мне определенное противодействие. В памяти были еще свежи мои жуткие ночные мытарства с этой физиономией. И чтобы я сейчас опять из-за прихоти какого-то безумца начал погоню за новой физиономией! Но это еще что!

Посудите сами, он хотел лишить моего будущего матроса как раз его роскошных бакенбард! Это было самое непонятное во всем деле. Ругаться из-за сходства и восставать против бакенбард — ведь у него-то усы!

В конце концов, бакенбарды были моей гордостью, моим триумфом! Это и положило конец моему долготерпению и настроило на решительный лад.

— Я не намерен продолжать этот разговор, — заявил я вежливо, но категорически. — Нам не из-за чего торговаться. Даже в том случае, если б действительно портрет был похож и я умышленно изобразил на нем вас. Надеюсь, вы не считаете себя более важной персоной, чем премьер-министр, которого изображают в журналах и ослом, и мартышкой, однако он ни на кого не кидается. Красоваться на трактирной вывеске по сравнению с этим просто…

Продолжения не последовало. Брови моего гостя вдруг полезли в разные стороны, подталкиваемые той холодной» отчаянной враждебностью, которая свидетельствует о готовности на все.

Он потянулся к карману. И вынул револьвер.

— Так! — сказал он, приставив его к моему животу. — Или вы немедленно делаете то, что я сказал, или я пристрелю вас как поганого пса.

Не стану отрицать, что пружина в моих коленках изрядно ослабла. В конце концов, если он пальнет в меня, я немногого достигну тем, что его повесят за бессмысленное убийство. Или засунут обратно в желтый дом.

— Что же, пожалуйста, если вы так настаиваете, — пролепетал я. — Но учтите, что вы мне тоже ответите за это насилие.

— Можете не сомневаться, — сказал он. — Идемте!

Тут он отвел пистолет, чем вернул мне некоторую долю храбрости. Поэтому я рискнул сделать одно маленькое замечание:

— Я все-таки не понимаю, к чему такая спешка. Уже вечер те, кто видели картину, все равно ее видели, а другие сейчас даже при желании ничего не смогут разглядеть. К тому же и я не могу рисовать в такой темноте. Короче, отложим все до завтра.

У меня была определенная задняя мысль, что благодаря отсрочке мне в моем затруднительном положении, возможно, удастся обратиться к властям за помощью. Но неизвестный господин отгадал мои тайные надежды, поскольку сказал следующее:

— Хорошо, договорились. Я жду вас завтра в первой половине дня. Но учтите, если вы вздумаете побежать в полицию и поднять там скандал, клянусь, что исковыряю вашу шкуру почище, чем арбуз на базаре.

И, как я уже говорил, все свидетельствовало о том, что он не станет тянуть с выполнением этой угрозы. Поэтому я счел за лучшее смириться. И сказал:

— Будьте покойны, я не собираюсь ничего поднимать. Не потому, что испугался, а чтобы доставить вам удовольствие, если уж вы так сходите с ума из-за этого своего портрета. Я его переделаю. Хотя не знаю, кто станет оплачивать мои дополнительные труды.

— Радуйтесь, что эта подлость не обошлась вам дороже! — ответил он.

— Да, и само собой разумеется, что трактирщик должен дать свое согласие, поскольку он был вполне доволен картиной. Это тоже учтите.

Я выдвинул этот довод в качестве последнего робкого возражения. На что гость свирепо блеснул глазами.

— Пусть только попробует у меня умничать! — сказал он и, кажется, уже пошел приступом на дверь, как вдруг вернулся. У него было лицо человека, который неожиданно осознал, что самое-то главное он как раз и забыл. С недоверчивой подозрительностью во взгляде он шагнул ко мне. — Признайтесь, трактирщик велел вам нарисовать этот портрет с меня? Или кто-то другой? Потому что он отрицает. О вас же я не могу предположить, что вы хотели сделать мне гадость. Тогда кто же это? Скажите, кто?!

— Помилуйте! Ради всего святого! Неужели вы не верите, что все это вам только померещилось? Портрет вовсе не похож на вас, а если похож, то совершенно случайно…

Он даже не дал мне договорить.

— Так не хотите сказать? — оборвал он меня на полуслове. — Что ж, на это у нас еще будет время. Теперь главное, чтобы завтра же днем я не видел там этой картины в том виде, какой она сейчас имеет.

Вы можете догадаться, что все это время гораздо сильнее страха меня терзало любопытство, какая нелепая тайна — если мой гость паче чаяния не сумасшедший — кроется за всей этой историей. Вдобавок, когда я сделал последнюю попытку склонить его к объяснению, то получил в ответ:

— Послушайте, дружище, хоть вам и не нужно особенно стараться, чтоб доказать мне, что вы глуповаты, все же не пытайтесь меня уверить, будто не знаете того, о чем знает каждый ребенок на улице.

С тем он меня и покинул. В состоянии, признаюсь, весьма похожем на то, какое бывает в разгар спиритического сеанса, да не простого, а супер, когда вокруг вздыхают вызванные по твоему требованию таинственные