и доля их осталась невостребованной. Кто прилагает усилия, получает не только свой удел, но и то, чем пренебрегли другие...

Левая рука, не присоединенная ни к одной из многочисленных трубочек, питающих его тело, была свободна. Привычным жестом Моше перебирал и пощипывал бороду. Волосы стали сухими и жесткими; их обломки усеивали белую простыню, прикрывавшую его до подбородка. Иногда, сам того не замечая, он поглаживал кнопку вызова.

После того разговора с реб Гедалией прошло больше двух лет. Учение поглотило Моше целиком, наложив свой отпечаток на день и на ночь, на выбор еды и порядок шнурования ботинок.

Растворившись в несущем его потоке, Моше вдруг по-особенному остро ощутил неповторимость своего "я", всю невозможность предстоящей утраты, вопиющую боль белого пятна, которое останется в мире после его ухода. Порой учеба настолько увлекала, что он забывал пойти на процедуры.

- Вы убиваете себя, - пеняла медсестра после очередного прогула. - Что скажет врач?

Лечащий врач ничего не говорил. В поликлинике Бней-Брака он появился недавно, и в книге практикующих врачей его фамилия была указана на специальном вкладыше. Специалист по "той самой болезни", название которой многие предпочитают не произносить, он считался одним из лучших в окружной больнице. К нему направляли самых безнадёжных и он брался, то ли из милосердия, то ли из-за уверенности в своих силах, а может просто для под держания авторитета. Основную, а, возможно и главную часть его лечения составляли улыбки и ободряющие прогнозы.

Болезнь, вопреки прогнозу профессора, развивалась медленно, и Моше решил написать книгу о смерти. Он ходил по знаменитым раввинам, пробивался на приём к каббалистам, ночами сидел над комментариями. Слух о его болезни быстро облетел Бней-Брак, и самые закрытые двери широко распахнулись перед ним.

Он собирал всё, что удавалось узнать. Притчи хасидских реббе и наставления "литовских" раввинов, прощальное слово главы ешивы Кельм, сказанное ученикам перед расстрелом, и надпись, возникшую на стене последней синагоги Варшавского гетто.

Но на главные, основные вопросы ответа он не сумел получить.

Каббалисты обещали поискать в книгах, раввины успокаивали, утверждая, будто с Неба спускается только хорошее. Моше подозревал, что они просто не хотели сказать ему правду. Возможно, из жалости, а, возможно считая его недостаточно подготовленным.

Наверное, так оно и было, но времени для постепенного постижения Истины у него попросту не оставалось.

На одной из страниц книги "Зоар" Моше обнаружил примечание, написанное маленькими буквами.

"За минуту до смерти, - гласило примечание, - душе придаются дополнительные силы. Перед ней открываются многие тайны и в последние мгновения человек видит весь мир из конца в конец.

Он беседует с ангелами и взирает на свет Шхины. Пережить такое не в силах никто".

"Пережить не может, - думал Моше, - но может немного обмануть. Если в эту минуту работает магнитофон, то даже несколько фраз, произнесённых заплетающимся языком... А потом Хэдва выпустит его книгу, с раскрытием двух трёх-тайн, недоступных мномудрым раввинам и каббалистам".

Он взглянул на жену. Последние две недели она не отходила от его постели, ночуя в кресле, обтянутом черной искусственной кожей. Ещё недавно смотреть на неё доставляло ему удовольствие. Угадывая под широким платьем знакомые очертания, Моше без всякой ревности думал о будущем, о том, как кто-нибудь другой будет так же разглядывать Хэдву, привычно восстанавливая скрытые одеждой подробности.

Не то, чтобы он жалел о невозможных теперь наслаждениях. Их круг, открытый для здорового человека, для него постепенно сошел на нет.

Он уже не проскачет верхом на лошади по рыжим холмам Галилеи. Столько лет собирался, и вот - уже не проскачет...

И Антильские острова, шелковистые пляжи с прохладной бирюзовой водой, остались где-то там, в невостребованном будущем...

Желания покинули его. Несколько дней назад он вдруг ощутил в себе странную перемену. Ему ничего не хотелось. Он перебрал всё, ранее будоражившее его воображение, и понял, что больше ни в чём не испытывает нужды.

Поначалу он испугался. Его тело, безмолвно простираясь от шеи и ниже, оставалось глухим к самым заманчивым посулам. Оно превратилось в некое противоречие самому себе, став настолько бестелесным, что, если бы он мог встать, наверное, не отбрасывал бы тени.

"Неужели мои желания и были мною?" - с ужасом думал Моше.

Перебирая и восстанавливая события, он отыскал ту точку, в которой линия жизни опрокинулась и понеслась вниз, увлекая его за собой. Любовь, обиды, зависть, крепкий желудок и хороший аппетит давно остались высоко-высоко, за жёлтой поверхностью потолка. Но окончательный перелом произошёл две недели назад, вечером, перед больницей. Собственно говоря, с него то всё и началось..

Он пришел к лечащему врачу на очередной осмотр и, не ожидая ничего утешительного, дожидался своей очереди. В последнее время врач сделался чуть менее приветливым. Что-то его раздражало, то ли неотступающая болезнь, - тогда Моше ещё лелеял надежду на её отступление, - то ли темп её развития.

"Привык, поди, - думал Моше, - или на кладбище через три месяца, или на выписку через полгода. А тут прицепилось, будто клещ к собаке- оставить невозможно, и оторвать не получается".

Особенно раздраженным врач был во время последней встречи. Моше до утра просидел на уроке реб Гедалии, потом спал почти весь день и, вдобавок ко всему, где-то потерял направление на рентген.

- Чем занята ваша голова, - возмущался врач, недоумённо пожимая плечами. О чём нужно сейчас думать, как не о лечении?

Услышав про уроки, книгу и ночные бдения, он совсем рассвирепел.

- Так вот на что вы тратите время, вот что вас занимает! Я бы на вашем месте немедленно прекратил эти глупости!

- Дай вам Б-г никогда не оказаться на моём месте, - ответил Моше. - А книги Маймонида трудно назвать глупыми. Хотите принесу почитать.

- Спасибо, - равнодушно произнёс врач, - но у каждого в мире своя задача. Кому Учение, а кому..

Он не договорил и протянул Моше листок с направлением.

- Постарайтесь не потерять. Снимок через неделю.

Ровно через восемь дней, без всякого энтузиазма, Моше отправился узнавать результаты. Усевшись на мягкий диванчик в приёмной, он вытащил свой блокнот и погрузился в записи, сделанные на последнем уроке.

"С Неба открыли царю Давиду день его смерти.

- В субботу, - сказал посланник, не уточнив, в какую. С той поры на исходе пятницы царь поднимался на крышу дворца и разворачивал свиток Торы. Он учился с таким рвением и самоотдачей, что птицы, пролетавшие над его головой, сгорали в воздухе. Всю