доме - сорок, на улице пятьсот!

Впрочем, с соседями Моше и его жена Хэдва, уживались довольно хорошо. Гармонию подчеркнутого невмешательства в чужие дела нарушали только утренние пробежки Моше. В будни его волосатые ляжки могли лицезреть лишь почтенные отцы семейств, бредущие на "ватикин", молитву перед восходом солнца. Завидев Моше, они плотнее запахивались в таллит и отводили глаза в сторону. Их жены и дочери в этот момент ещё наблюдали приход Машиаха в сладком мареве утреннего сна. Хуже обстояло в субботу и праздники, когда жены и дочери, а вместе с ними жёны и дочери гостей с самого утра высыпали на улицу, непринуждённо располагаясь под окнами. Но Моше не уступил. Словно гордый буревестник из поэмы русского революционера, в переводе Хаима Бялика, он парил над толпой, высоко поднимая ноги в кроссовках "Адидас".

Единственный сын Моше и Хэдвы после службы в армии отправился путешествовать по Индии, да так и застрял где-то в районе Катманду. Иногда от него приходили письма, вернее открытки с видом живописного обрыва в Гималаях и парой строк, из которых "здравствуйте, мама и папа" и "привет всем нашим" составляли половину.

В такие дни Хэдва встречала мужа у калитки. Она бы примчалась к нему на работу, чтобы поскорее вместе прочитать долгожданную весточку, но на военный завод посторонних не пропускали.

Поговорить по душам, поделиться или просто посплетничать Хэдве было не с кем. Подруги её юности как-то сами собой рассеялись после замужества, а Моше дружбу ни с кем не водил.

- Ты - мой друг, - повторял он Хэдве; - лучший, любимый и единственный. И больше мне никто не нужен.

После смерти свекрови Хэдва задумала переехать в другой город.

- Они какие-то ненормальные, - жаловалась она мужу после очередной попытки заговорить с соседками. - Кроме недельной главы Торы и проблем исполнения заповедей их ничто не интересует.

Но Моше не соглашался.

- Когда мой отец построил этот дом, в Бней-Браке не было ни одной синагоги. Пусть они уезжают, а я останусь на своём месте.

Рождение сына, его болезни, первые шаги и детские словечки на несколько лет скрасили одиночество Хэдвы. Но мальчик подрос, и Моше, следуя примеру отца, отвёз его в тот же киббуц. В доме опять наступила тишина, нарушаемая лишь гудением холодильника.

Двое встречали Моше после работы: жена и кот Метушелах. Он был невероятно, невозможно стар. Его принесла в дом ещё покойная мать Моше. Поначалу это был игривый, забавный шарик из серой шерсти, затем грозный охотник за воробьями и ящерицами. Даже на бедуинских коз он рычал, хищно и свирепо, принимая их за сильно вымахавших мышей. С годами прыть ушла, а шерсть свалялась. Кот все чаще лежал на подоконнике, сонно поглядывая на голубей в палисаднике. Постепенно он превратился в смирное домашнее животное, затем в полосатый коврик, а потом в часть пейзажа. Хэдва его застала глубоким стариком и, узнав, что ему пошел пятнадцатый год, назвала Метушелахом.

С тех пор прошло почти двадцать лет. Кот всё ещё жил, почти не двигаясь, с трудом принимая пищу. Когда Моше говорил, сколько ему лет, никто не хотел верить. И только реб Гедалия утверждал, будто в него вселилась чья-то высокая душа.

- Бери пример со своего кота, - говорил он Моше, когда они иногда встречались по утрам. - Он у тебя, наверное праведник, по своей кошачьей линии, если дожил до такого возраста. А ты?

- И я готовлюсь, - отвечал Моше. - Полезная, здоровая пища плюс физическая активность - залог долголетия!

- Ну-ну, - говорил реб Гедалия, - ну-ну. Лучше всего мы умеем обманывать самих себя.

Моше поправлял трусы и бежал дальше, оставляя старика наедине со своими проповедями.

Беспощадное лето сменяла солнечная зима, облака и тучи, казалось, навсегда эмигрировали в более прохладные страны. Синоптики постоянно обещали понижение температуры в конце не дели, но неделя подходила к концу, а жара не спадала. Наверное, они говорили это из милосердия, из высокой и бескорыстной любви к страдающему человечеству. Сын надолго застрял в Бирме, угодив в секту к какому-то гуру. До пенсии оставалось ещё много лет, а вечный Метушелах все так же приоткрывал глаз и беззвучно мяукал, когда Хэдва ставила перед ним блюдечко с куриной печёнкой. И вдруг...

Два года назад у Моше обнаружили рак желудка. Вначале его обманывали, рассказывая явные сказки неестественно бодрыми голосами. Он верил, хоть интонация казалась ему подозрительной.

Однажды ночью он проснулся, услышав из другой комнаты с трудом сдерживаемые рыдания. Хэдва разговаривала по телефону со своей матерью:

- Скоро, - говорила она, произнося это слово с каким-то незнакомым выражением - профессор говорит, что уже скоро...

Нельзя сказать, что Моше боялся смерти. Как и всякий здоровый человек, он отгонял от себя мысли о ней, где-то внутри полагая, что будет жить вечно. В те короткие секунды, когда ему в голову приходили мысли о неизбежности конца, он переполнялся клубящимся ужасом перед неизвестным. Но вот определился срок, стала понятной причина, и он даже как будто обрадовался.

Теперь Моше знал конкретно, чего бояться и чего ожидать.

Лежа навзничь на больничной койке, он рассматривал пустой грязно-желтый потолок. Внезапный сон о детстве словно сорвал печать с одной из дверей в памяти, выпустив на свободу демона воспоминаний.

...Той ночью ему не удалось заснуть. Ходил по кухне, пил воду и снова ходил, тихо, почти беззвучно, боясь разбудить Хэдву. Телефон как ни в чём не бывало стоял на своём месте. Его черная пластмасса почему-то напоминала Моше судейскую мантию или сюртук раввина.

Утром он пошёл к реб Гедалии. Последняя надежда. Реб Гедалия, на улице сморщенный маленький старичок, в своей синагоге показался Моше чуть ли не великаном. Том Талмуда в его руках выглядел игрушечным. Борода густого белого цвета и распушенные пейсы окружали лицо, как облака окружают луну.

Выслушав рассказ Моше, он молча открыл книгу и отчеркнул ногтем начало и конец абзаца.

"Каждый день два ангела взлетают с подножия дерева жизни и смерти. Первый направляется к югу, второй спешит к северу.

Беззвучен их полёт и неслышны голоса. Но по всей Вселенной проносится слово, до крайних пределов доходит весть. Имена провозглашают ангелы, имена тех, кому предстоит умереть в ближайшие тридцать дней.

Рабби Ицхак перестал видеть свою тень на стене и поспешил к Учителю. Когда он вступил на порог дома, рабби Шимон заметил ангела смерти за его левым плечом.

- Кто учит Тору - пусть войдёт, - сказал он. - Остальные останутся во дворе.

Рабби Ицхак вступил в дом Учения. После этого он прожил ещё много лет".

Когда Моше дочитал, реб Гедалия мягко произнёс:

- В наше время многие отстранились от Знания