случайно обернувшись, увидел освещённый розовым солнцем угол лаборатории.

Я вошёл к отцу в кабинет.

— А я в кино буду сниматься! — сказал я.

— Ну? Где?! — всполошился отец.

Я рассказал.

— О! А ко мне тоже приезжало кино! — толкнув меня ладонью и откинувшись, сказал он. — Программа «Сельский час»! Нет, ты скажи: ты видел или нет?

— Конечно, — сказал я.

Утром я проснулся, когда солнце уже ярко светило.

От крошек под обоями шли по стене длинные тени.

Я посмотрел на часы. Пол-одиннадцатого!

Какой-то я мальчик-спальщик!

Я попил чаю и выбежал на улицу. Для сокращения пути я снова пролез через заснеженный лес и выбрался к гостинице.

Вся группа стояла у крыльца гостиницы.

— Куда-то Зуев пропал, — озабоченно озираясь, говорил Зиновий.

— А я? Я разве не пропал? — подскочил к нему я.

Зиновий улыбнулся, но ничего не ответил.

— Ну так когда? — спросил я.

— Что когда?

— Сниматься?

— А-а-а-а. Пока не знаю.

— А разве вы… с Яковом Борисычем… обо мне не говорили?

— А-а-а! Ну вообще так говорили… а конкретно — нет.

— А что же мне делать?

— Тебе? Вот помоги пока нашему механику.

— Ладно!

Зиновий подвёл меня к механику, познакомил.

— Ну, что будем делать? — спросил я.

— Местный? — спросил он.

— Да!

— Это хорошо. Поможешь мне антенны снимать.

— Какие… антенны? — Я удивился.

— Телевизионные.

— А… зачем?

— Ты туго, видно, соображаешь, — сказал механик. — Фильм-то про довоенное время!

— Ну и что?

— «Что», «что»! Ну и что хорошего будет, если зрители на крышах телевизионные антенны увидят? Додул?

— А-а-а-а-а — сказал я.

— А поскольку ты местный, всех знаешь, сможешь, я думаю, всем объяснить: так, мол, надо…

Я похолодел. Зачем только я сказал, что я местный?

Никого совершенно не знаю, кроме конюха Жукова, и то вряд ли бы мог его уговорить!

Я и со знакомыми, честно говоря, ни о чём не могу договориться. А тут людей, которые меня и не знают, уговаривать снять антенны! А здесь сейчас и развлечений никаких нет, кроме телевизора! Люди старались, вон на какие высокие мачты поднимали антенны, и вдруг — снять! Тем более, я вспомнил, сегодня суббота, с утра уже телевизор все смотрят!

Ну, влип!

Отказаться! Сказать: не могу. Что не местный я вовсе, а приезжий такой же приезжий, как и они! Что не знаю тут никого, и всё!

Я собрался уже сказать это механику, но понял вдруг: так и остальное всё рухнет.

Механик Зиновию скажет, что я ни на что не способен, Зиновий — Якову Борисычу… И так, можно сказать, вишу на волоске, и волосок этот, того гляди… Конечно, всегда можно найти причины уважительные, чтобы что-то не сделать. Но судят-то всех по результатам, а не по причинам, которые помешали!

Киногруппа, можно сказать, на меня надеется, что я помогу им быстрее съёмку начать, а что я — приезжий или местный — это, видимо, мало кому интересно.

Ничего! Надо когда-то решаться!

Наверно, секунды за две промелькнули все эти мысли.

— Ну, откуда начнём? — сказал механик. — Вот только эту улицу надо…

— Ах, только эту вот улицу?.. Вот отсюда! — сказал я.

В первом доме, как мне рассказывал отец, жил комбайнер Булкин лучший рабочий станции. Но по субботам он, слегка выпив, любил бегать за людьми с поленом.

Мы вошли в сени — и я увидел высокую, до потолка, поленницу!

Я чуть не упал, но механик втолкнул меня в дверь.

Все во главе с хозяином сидели за столом и как зачарованные смотрели «Варвару-красу, длинную косу».

Мы поздоровались, и я сбивчиво рассказал о цели нашего посещения. Булкин долго смотрел на меня.

Потом, мотнув мне головой, вышел в сени.

«За поленом», — подумал я.

— Иди, — толкнул меня механик.

Я вышел. Булкин прижал меня к поленнице.

— Кино будешь снимать? — спросил он.

— Да, — растерянно сказал я.

— Мне сделаешь роль?

— С-сделаю, — дрожа сказал я.

Хлопнув дверью, Булкин вышел во двор. Я растерянно вернулся в комнату. Потом я увидел, что с крыши перед окном стал сыпаться снег, потом стал обрушиваться большими кусками. «Варвара-краса» на экране вдруг задёргалась, потом стала бледнеть и — исчезла. Тёмные полосы быстро бежали по экрану. Стукнула дверь — и появился Булкин, ноги по колено и руки по локоть сверкали снегом.

— Ты что там сделал? — сказала жена.

— Антенну снял, товарищи вот просили, — сказал Булкин.

— А мы что теперь будем делать?

— Молчать! — сказал Булкин. — Кино — это искусство! Все обязаны ему подчиняться.

В следующий дом входить было уже легче. Тем более там действительно жила знакомая, папина аспирантка, Майя Николаевна, с ней-то я как раз знал, как разговаривать!

— Майя Николаевна! — сказал я. — Неужели вы, интеллигентная женщина, настолько уж любите телевизор? Футбол, хоккей! Никогда не поверю.

Расчёт мой оказался абсолютно точным.

— Ну что вы, конечно нет! — ответила Майя Николаевна. — У меня абсолютно нет на это времени. Георгий Иванович ставит такие высокие требования, буквально не остаётся ни минуты свободной!.. А Георгий Иванович в курсе?

— Конечно!

Механик быстро спустил во дворе шест с антенной, я только держал лестницу, когда он влезал и слезал.

Дальше стоял бревенчатый дом. Папа рассказывал мне, что это самый старый дом в посёлке и живут в нём двое старичков, Василий Зосимыч и Любовь Гордеевна, которые работают на этой станции с самого начала. Дом стоял над самым речным обрывом; когда-то он, наверное, стоял дальше, но берег, очевидно, постепенно обрушивался…

Когда мы вошли на кухню, там была только Любовь Гордеевна. Близоруко натянув пальцем уголок глаза, она разглядывала нас. Потом вошёл Василий Зосимыч, с грохотом свалил дрова у плиты.

Механик объяснил им, чего мы хотим.

— А надолго ли? — спросила Любовь Гордевна.

— Через два дня… честное слово! — пообещал я им.

— А можно, я полезу? — сказал я механику, когда мы вышли.

Мы установили лестницу, и я полез. Сначала снег сыпался с крыши за шарф, потом набился в рукава, потом в ботинки, но я лез. Я забрался на самый верх, к трубе. Дом был не такой уж большой, но он стоял у обрыва, и я оказался вдруг на большой высоте.

Далеко внизу была замёрзшая река, посреди её виднелась колея, и кто-то ехал в санях, лошадь казалась величиной с муху.

Белые деревья еле различались на том берегу.

Дальше, за поворотом реки, виднелся чёрный квадратик — прорубь.

Я стал смотреть антенну. Она была примотана к трубе, и железные тросы-растяжки шли к углам крыши.

Я взялся за них голой рукой — рука прилипла к мутному тросу.

Дул ледяной ветер, слезились глаза.

Я слез к углу крыши,