Темнокожее чудовище положило мне на голову свою огромную руку и неожиданно участливо проговорило:
— Бедная душа, сколько ты уже бродишь здесь? Год, месяц, неделю?
— Несколько минут, — хриплым шепотом ответил я и, цепенея от страха, еле слышно проговорил: — Я умер?
— Еще нет, — усмехнулось страшное существо. — Сейчас ты между жизнью и смертью. А ты ступай, — обратилась она к девушке. — Я тебя отпускаю.
В то же мгновение в зале послышались крики:
— Она жива! Скорее, доктор, она жива!
Я обернулся и только тут обнаружил, что зал ожидания превращен в самостихийный госпиталь. На полу, на лавках лежали и сидели люди, окровавленные, покалеченные, перебинтованные. Часть зала была отведена для трупов. Там, среди неподвижных тел, сидела и кашляла девушка с красным платком на шее. Туда бегом бросились два медика «скорой», ощупали ее и помогли ей добраться до скамьи. Один остался хлопотать возле нее, другой поспешил на помощь вновь прибывшим.
— Теперь ты понял, в чем дело? — услышал я голос страшилища и повернулся к ней.
— Кто ты? — спросил я.
— Я Смотритель этого вокзала, — посверкивая белоснежными зубами, ответила негритянка. — Некоторые называют меня Хароном. Зови как угодно. А теперь выслушай меня внимательно, от этого зависит твоя судьба. Твой поезд потерпел крушение. Ты сейчас лежишь в коме, вон в том углу, — она мотнула в сторону мертвецов и продолжала: — У тебя в запасе три часа. Чтобы спасти себя ты должен взамен найти другую потерянную душу. Ищи. Времени мало. И помни, если до четырех утра ты не приведешь мне кого-нибудь, ты умрешь.
— Но где я найду… — начал я и не договорил, потому что услышал пронзительный женский вопль:
— Где мой сын?
Я обернулся. Девушка с красным платком на шее, сидя на скамейке, раскачивалась из стороны в стороны и страшно кричала:
— Где мой мальчик?!
Врач суетился возле нее, пытаясь, заставить ее выпить лекарство, но она отталкивала его руку со стаканчиком и продолжала кричать.
Странно, неужели я один видел, что возле нее, обнимая ее за талию, весь, дрожа от страха, плачет маленький мальчик лет пяти.
— Мамочка! Мамочка! Я здесь! — навзрыд плакал он. — Ты меня не видишь? Я здесь, мамочка!
Но мать его не видела, призывая сына.
Господи… Ужас окатил меня ледяной волной. Значит, этот малыш тоже в коме…
Я не размышлял ни минуты. Ринувшись к ребенку, я схватил его на руки и во весь дух понесся к Харону.
— Ты быстро нашел себе замену, — хмыкнула Смотритель и, положив свою чудовищную лапищу на голову мальчика, смягчая низкое контральто, сердечно поинтересовалась:
— Бедная душа, как долго ты здесь бродишь?
— Хочу к маме, — глотая слезы, прошептал малыш.
— Не бойся, скоро все закончится, — успокаивающе произнесла негритянка и повернулась ко мне, чтобы отпустить меня.
— Нет, ты не поняла, — покачал я головой. — Я привел тебе душу, чтобы ты отпустила ее. Отпусти его.
— Ты уверен? — Харон вперила в меня черный провал глаза, затем наклонилась к мальчику и отчетливо произнесла:
— Я отпускаю тебя.
Мальчик исчез. Я повернулся и увидел его в объятиях матери.
— Сыночек, — ворковала моя знакомая, давясь счастливыми слезами, — Сынок! Ты жив… Ты со мной, мое солнышко… Я думала, что потеряла тебя…
Я смотрел на них и улыбался, но, услышав позади себя, шепот: «Торопись», очнулся и торопливо заскользил по залу, выискивая потерянные души. К моему огорчению, я никого не нашел и решил поискать их на перроне. Но лишь только я оказался за дверью, чутье подсказало мне, где их искать. Я взлетел вверх и опустился в самом эпицентре аварии.
Картина разрухи была страшная. Покореженные, обгоревшие вагоны состава лежали на земле, засыпанные снегом. Тут и там из-под сугробов виднелись окровавленные останки людей.
Я пробрался в один из вагонов и увидел в самом углу на нижней полке девочку лет пятнадцати. Она была пухленькой, темноволосой и смертельно напуганной.
— Не бойся меня, — я протянул ей руку, чтобы помочь выбраться из вагона. — Идем.
Девочка послушно последовала за мной и только когда мы выбрались наружу, жалобно произнесла:
— Я видела, как мой папа садился в призрачный поезд.
Я так сжал ее руку, что, если бы она была не призраком, она бы точно закричала от боли.
— Я постараюсь его найти, — пообещал я, хотя знал: спасти его — надежды нет.
В считанные секунды мы оказались в здании вокзала возле Харона.
— Ты хочешь ее отпустить? — так, для проформы поинтересовалась она у меня и повернулась к девочке.
Та, ошалелыми от страха глазами смотрела на нас и, кажется, готова была заплакать.
— Я отпускаю тебя, бедная душа, — длань Смотрителя тяжело опустилась на ее голову, и я быстро повернулся, чтобы увидеть ее в зале живой.
Медики поспешили к ней на помощь. Я не стал терять драгоценное время и вновь пустился на поиски потерянных душ. Три часа, отведенные мне для спасения, пролетели незаметно. К назначенному сроку я спас семерых детей. Я обыскал весь состав, место крушения, перрон и зал ожидания. Кажется, больше во мне никто не нуждался, и я вернулся к Харону.
— Осталось пять минут, — сказала она мне. — Только одна душа и ты спасен. Ищи!
И я вновь отправился к месту аварии.
— Где ты, бедная душа? — шептал я, повторно обыскивая единственный вагон, стоявший на рельсах.
Я медленно пробирался между черных остовов купе, прислушиваясь к каждому шороху. И вдруг я услышал слабый писк. В одном из купе писк слышался громче. Я кое-как справился с заклинившей дверью и, ведомый усиливающимися звуками, открыл нижнюю полку.
Под полкой, в отделении для вещей, на развернутом одеяльце лежала новорожденная девочка. Она плакала, но была так слаба, что вместо здорового крика из ее ротика раздавался писк. Мне некогда было размышлять о том, кто мог засунуть ее в багажное отделение. Я неловко завернул малышку в одеяло и спешно покинул вагон, прижимая к себе свою драгоценную добычу.
— Она последняя, — я протянул Харону новорожденную, но негритянка, отстранив ее, недовольным тоном заявила:
— Зачем тебе спасать эту девочку? Ее мать сгорела в вагоне, а отец, еще до ее