полдничают, курят. Один вот не спеша орудует огромной кривой иглой — «походные» чинит. Другой развернул газету и важно, степенно, беззвучно шевеля губами, водя пальцем по строке, читает передовицу. Третий развалился на солнце, лежит, преет. Война-то где ж?

— Стой! — У ворот стоял часовой. — Куда?

— Никуда, — сказал Федька. — Гуляю.

— Давай назад!

— Чего?

— Назад!

«Строго у них! — подумал Федька. — Вот она где, война-то!»

Повернул назад. Дошел до коновязи. Остановился. Коней он, Федька, любил, а кони тут были как на подбор, добрые кони.

У коновязи, с метлой и лопатой, ходил дневальный, Андрей, веснушчатый, белобрысый, смешливый парень.

— Ну, что? — сказал он, увидав Федьку. — Куда отрядили?

— На тачанку.

— На место Мишки?

— Нет, — сказал Федька. — Ездовым.

— А-а-а, — протянул Андрей. — Ездовым.

— Что, а-а? — сказал Федька. — Плохо?

— Отчего плохо? Не плохо. Только, мне сдается, такого парня в строй бы.

— А на тачанке что?

— И на тачанке ничего. Только в строй бы оно лучше. Конь да сабля — и пошел чесать. Лихо.

«Это верно, — подумал Федька, — в строй бы оно лучше».

— А ты ему скажи.

— Кому это? — спросил Андрей.

— Да этому… командиру.

— Что сказать?

— Чтоб в строй.

— Ты что, вправду? — Андрей захохотал. — Где тебе в строй! Шутки шутишь!

— Сам же говорил.

— Мало ли, — сказал Андрей. — Говорить — не дрова руб…

И осекся и отпрянул — Федька вдруг засопел, замахнулся.

— Я те поговорю! Я те посмеюсь! Ду-ра!

Повернулся. Пошел.

— Куда? — сказал Андрей.

Федька не оглянулся, не ответил.

Андрей долго и испуганно хлопал глазами.

— Ну-ну! Ну, парень!

Глава вторая

Вечером из соседней деревни, где стоял штаб полка, прискакал связной, вихрастый хват в малиновых галифе. Сообщил: приказано остаться в усадьбе до следующего дня, отдохнуть, подготовиться, подтянуться — предстоит большое дело. Связной подмигнул: «Важное, можно сказать, дело предстоит!»

— Одним словом, к бою готовьсь? — сказал командир первого взвода Потапов.

— Одним словом — два слова! — Связной вскочил в седло, зацепил поводья. — Одним словом — два слова! — крикнул он. Крикнул, гикнул и умчался.

Комиссар улыбаясь поглядел ему вслед.

— Огонь!

— Медеор! — сказал Мишка Дорофеев. — Просто медеор!

— Не медеор, а метеор, — сказал комиссар.

Мишка согласился:

— Что ж, — сказал он, — вполне возможно. Вполне возможно, что так. Ме-те-ор. Оно так, пожалуй, и лучше.

Федька сидел у костра, — в саду, в самом глухом углу, чтобы его не видно было, бойцы развели костер.

Федька сидел, клевал носом, дремал. Он устал за день. Казалось бы, с чего? А устал.

Подошел Сорока.

— Слышь, Федор. Тут Матвей Иваныч сказал, чтоб нам подзаняться.

— Ну?

— Так днем, понимаешь, некогда. То да сё. Может, сейчас, а? Ты как? Очень спать хочешь?

Федька потянулся, зевнул.

— Да нет. Не очень.

— Тогда давай поближе к огню. — Сорока достал из-за пазухи старую какую-то, потрепанную книгу, крест-накрест перевязанную бечевкой. — Ну, книга, — почтительно сказал он. — Называется: «Письмовник». Слыхал?

— Нет, не слыхал.

— Ну? А хорошая, знаешь, книга! Вот послушай! — Сорока медленно, по складам, прочел: — «… После встречи с вами я стал испытывать чувства…» Здорово?

Федька мало что понял, но спорить не стал:

— Ничего.

— Не ничего — здорово! — Сорока откашлялся. Придвинулся к самому огню. — Начали? — Ткнул пальцем в какую-то букву. Буква эта была вроде как два столба и тонкая над ними перекладина. — Какая буква?

Федька поскреб затылок. Неуверенно сказал:

— Пы.

— Не пы, а пэ.

— Ну, пэ.

— А это? — Сорока показал на букву, похожую на колесо. — Это что? Что за буква?

Федька молчал.

— О, — сказал Сорока. — Это буква О. Понял?

— Понял, — сказал Федька. — О.

— Так. А теперь опять первую возьмем. Как ее?

— Пэ.

— Правильно, — сказал Сорока. — Пэ. А теперь гляди, что получается: пэ да о — по. По да пэ — поп. Слово целое — поп. Видал? Грамота — она брат, большое дело.

— Ну, уж и дело! — сказал Федька.

— Подрастешь — поймешь!

В эту ночь Федьке снились легкие сны. Снилось ему, будто стоит он у окна. А напротив, на лавке, сидит отец, Трофим Иваныч. Он только вернулся из города и привез Федьке подарки: сатиновую рубаху, австрийские сапоги. «Померь-ка, — говорит, — ладны ли?» — Сапоги ладны, в самый раз: и не велики и не жмут. А рубаха велика. И не то чтоб очень уж велика — скроена не так: рукава длиной в два аршина, до самой земли рукава. «И верно, — думает Федька, — оно и верно, не того». Вдруг видит — лезет из левого рукава буква: два столба и тонкая над ними перекладина: «Здравствуй, — говорит, — здравствуй, Петька!» — «Не Петька — Федька! А тебя как?» — «А угадай!» — «Чего там гадать — и так знаю». — «Как?» — «Пы». — «Не пы — пэ! — говорит буква басом. — Запомни: пэ!»

Федька проснулся. Рядом стоял Сорока.

— Пэ! — повторил Сорока. — Запомни: пэ!

Когда Федька встал, оделся, Сорока сказал:

— Чаю хочешь?

— Ну?

— Тогда вот что: возьми котелок, слетай за водой.

Федька, не глядя, протянул руку.

— Давай!

— Не так, — строго сказал Сорока. — Ты же теперь боец. Становись! Носки врозь! Руки по швам! С-смирно! Ну-те-ка! — Сорока поднял голову, выпятил грудь. — Товарищ ездовой! Приказываю вам отправиться за водой! Как надо отвечать?

— Не знаю.

— А вот как: «Товарищ старшой! Приказано отправиться за водой!» Повтори.

Федька махнул рукой.

— А ну тебя!

— Тогда не надо. — Сорока нахлобучил буденновку, взял котелок. — Сам пойду.

Федька постоял, подождал: не вернется ли? Наконец сказал:

— Ладно. Как там?

Сорока повернулся. Стал во фронт. Отчеканил:

— Товарищ старшой, приказано отправиться за водой!

Федька, глядя на него, тоже вытянулся во фронт.

— Товарищ старшой, приказано отправиться за водой!

— Это — да! — сказал Сорока. — На! Двигай!

Вот день-то какой! И ясное небо и солнце, а не жарко: дует ветер с поля. И в ветре запах земли и запах травы. Где-то кричит птица, а где — не видно. И тоненько-тоненько поет комар. Утро. Лето.

Федька шел садом, шел легко, будто его носило ветром. Ну, день! Вот день-то какой! Федька закрыл глаза, зажмурился. Хорошо! Он ничего не забыл: и как белые