высоте очень мало. Попытались сделать землянку, но мёрзлая земля не поддавалась лопате. Кое-как сколотили из валявшихся брёвен укрытие и решили отдохнуть. Только легли, начался артиллерийский налёт по гребню высоты. Выжидаем. Как только немецкая артиллерия умолкла, выбегаем из укрытия к орудиям. Старший лейтенант Кокора выпускает ракету. Немецкая пехота наступает по всему фронту. Пытаемся стрелять прямой наводкой из орудий, но в темноте не видно цели, и мы снова берёмся за пулеметы и автоматы.

В эту ночь вражеским цепям удаётся обойти высоту с обоих флангов. Связь с тылом прервана.

— Спокойно, товарищи! — говорит старший лейтенант Кокора, склонившись над радиостанцией.

Старший лейтенант вызывает генерал-майора. Генералу не верится, что мы на высоте. Он говорит, что три раза посылал разведчиков и каждый раз разведчики обнаруживали на высоте немцев. Наконец, командиру батареи удаётся доказать, что на высоте мы.

— Теперь мне ясно, — говорит генерал, — значит, на высоте и вы, и немцы.

Вскоре красноармеец Долгов нашел канавку, по которой можно было пробраться в тыл, и установил связь с дивизией. Принесли боеприпасы, положение наше облегчилось.

Во второй половине ночи в лощине появились фашистские бронетранспортёры с крупнокалиберными пулемётами.

— Неужели возьмут высоту, а? — спрашивает красноармеец Юдичев. А я его ругаю: «Чего ты панику поднимаешь, первый раз на войне, что ль?» Ругаюсь, а сам думаю: только бы до рассвета продержаться, а там легче будет. Главное, цель будет видна, а то сидишь, как в котле, строчишь из автомата в темноту, не видишь, куда пули летят.

Стало рассветать. Смотрим, совсем рядом стоят два бронетранспортёра — не то замаскировались, не то застряли в лощине. «Теперь есть работёнка», — говорю ребятам и навожу орудие на цель. Первый снаряд на перелёт пошел, а второй угодил прямо в машину. Из другого бронетранспортёра немцы бежать кинулись. Кричу: «Осколочных!». Ещё три снаряда выпустили, и работа закончена.

В это время по скатам высоты дали залп гвардейские миномёты и наша пехота перешла в наступление. Бой был ожесточённый и продолжался весь день. Ночная работа нашей батареи не пропала даром. Наши орудия стояли теперь на самых выгодных позициях и били прямой наводкой по фашистским артиллерийским батареям. Всё шло хорошо. Снаряды рвались точно на огневых позициях противника. Но вот я перевёл прицел на тяжёлое немецкое орудие, установленное на специальном фундаменте. Таких орудий у врага было здесь около тридцати. На эти орудия немецкое командование возлагало большие надежды, когда заявляло о неприступности своих позиций на Одере. Когда мы открыли огонь по новой цели, снаряды стали задевать за гребень высоты и разрываться, не долетев до цели. Снова смотрю в панораму, — цель видна хорошо, но снаряды продолжают задевать за высоту. Что тут делать? Выдвинуться вперёд нельзя, всё под огнём. А цель разбить необходимо. Я решаю попытаться прицелиться в ствол, который торчал из-за гребня высоты и был хорошо виден без панорамы. Возможность попадания очень малая, но иного выхода нет. Тщательно рассчитываю, выверяю, аккуратно закрепляю и первым снарядом попадаю прямо в ствол вражеского орудия.

Вдруг неприятельский снаряд разорвался рядом с нашей пушкой. Осколок попал мне в руку. Командир батареи увидел, что у меня вся гимнастёрка в крови, кричит: «Норсеев, можешь идти в тыл на медпункт». Я сел в сторонке и думаю: «Неужели уходить? Столько трудов стоило переправиться через Одер, а теперь обратно. Нет, не пойду». Ощупал руку, чувствую, что кость уцелела. Оторвал полу от нательной рубахи, крепко-накрепко перевязал рану — и снова к орудию.

Противник пустил в ход средние танки. Три танка повернули прямо на нас. Стрелять в лобовую броню бесполезно. Я выждал, когда один танк подставил бок. Первый снаряд отклонился влево. Взял поправку и вторым угодил, видимо, в бензобак или в боеприпасы — танк сразу вспыхнул, как свечка. Второй танк подожгли пехотинцы, а третий пошёл назад.

Через несколько минут из-за леса появилось тридцать немецких танков. Они шли по шоссе друг за другом. Это была последняя контратака немцев. Наша артиллерия открыла такой огонь по танкам, что они и на сто метров не продвинулись. Уходя из-под огня, один танк отклонился в сторону нашей высоты. Мы подпустили его поближе и третьим выстрелом заставили остановиться, заклинив башню и разбив гусеницу.

Перед вечером нам приказали сменить огневые позиции. К этому времени наша пехота уже успела занять два населённых пункта и очистила от противника близлежащий лес.

Эти трое суток на высоте за Одером были самыми жаркими за всё время моей боевой жизни.

Гвардии старшина Е. ЗАГОРОДНИЙ Миномётчики на огневой

Мы переправились через Одер ночью по рыхлому весеннему льду и зацепились за дамбу и несколько отдельных домиков.

Чтобы отрезать наши переправившиеся части от тылов, немцы держали под жестоким артиллерийским обстрелом места переправ и сильно повредили лёд. Несмотря на это, за ночь удалось переправить на западный берег всю полковую артиллерию и миномёты, подбросить продовольствие и боеприпасы. Переправились на ту сторону и штабы всех частей. Командные пункты врылись в дамбу на самом берегу реки.

Наш плацдарм был узенькой ленточкой земли протяжением в три-четыре километра по фронту и от двухсот до тысячи метров в глубину. Одер вскоре начал разливаться, вода подпирала нас с тыла, грозила залить. Ни справа, ни слева соседей поблизости не было. С наступлением оттепели в траншеях по колено стояла подпочвенная вода. Плацдарм был во всех отношениях неудобный, но он был нужен для предстоящего броска на Берлин, и мы удерживали его изо всех сил.

После того как с большим трудом удалось, наконец, переправить на понтонах танки, самоходную артиллерию и другую технику, начались бои за расширение плацдарма. Немцы не хотели подпускать нас ни на один шаг ближе к Берлину, и пришлось отчаянно драться за каждый клочок земли. Особенно запомнился мне бой за высоту с отметкой 10,3.

На Одере.

Мы, миномётчики, поддерживали наступление стрелкового батальона. Всю ночь перед атакой люди были на ногах. Одни возили мины из-под дамбы, а другие под обстрелом противника укладывали их в ниши. Был у нас тогда замечательный ездовой Сидоров. Он всё время поднимал бодрость бойцов.

— А ну, налетай, ребята, за