Она словно хочет всю поэзию сберечь только для себя и Карлоса. Когда она наклоняется ближе к свету лампы, с ее плеча соскальзывает шаль с желтым шитьем по серому шелку, а Карлос двумя пальцами берется за ближнюю кисть бахромы и забрасывает ее обратно через Бьянкино плечо. Бьянка благодарит кивком и любезной, равнодушной улыбкой, но запинается и вынуждена начать строку сызнова.

Карлос скашивает на Бьянку свои бледные глаза, но тут же снова отворачивается и устремляет взгляд на картину на белой стене над головой у Виолеты. Картина называется: «Душеспасительная беседа Святейшей Девы, Царицы Небесной, и Ее верного слуги святого Игнатия Лойолы», как значится на тонкой металлической табличке, прикрепленной к резной золоченной раме. Дева с рассеянной усмешкой на румяном безбровом лице протягивает издалека руку над тонзурой святого, неловко распростертого у ее ног в молитвенном экстазе. Уродливое и устаревшее изображение, так считает Виолета, но там все на месте, чего его разглядывать? А Карлос почему-то не отводит от него взгляда, только покосится на Бьянку, и сразу же снова принимается смотреть на картину, так пристально, глаза прищурены, лохматые, золотистые брови сурово насуплены, похоже на спутанные шерстяные нитки для вышивания тамбуром. И ни до чего ему как будто бы дела нет, оживает только когда его очередь читать. Но читает он так, что Виолету пробирает дрожь. Рот и подбородок у него необыкновенно красивы. На влажной нижней губе — отблеск света, Виолету это почему-то волнует.

Бьянка кончила читать, склонила голову, легонько вздохнула и так и осталась сидеть с приоткрытым ртом. Такая у нее привычка. Маменька, убаюканная над рабочей корзинкой их голосами, теперь, от тишины, проснулась и озирается по сторонам с жизнерадостной улыбкой поперек лица, но глаза у нее заспанные, утомленные.

— Читайте, читайте, милые дети. Я слышала каждое слово. Виолета, дочурка, сиди смирно, не вертись, пожалуйста. Который час, Карлос?

Маменьке нравится быть дуэньей при Бьянке. Виолета удивляется, почему маменька считает Бьянку такой уж красавицей. Но вот поди ж ты. Она часто говорит папеньке: «Бьянкита у нас хороша, как лилия!» А папенька на это отвечает: «Лучше была бы чиста, как лилия». Карлосу маменька как-то сказала: «Ты хоть и родня нам, племянничек, но лучше бы тебе допоздна у нас не засиживаться».

— Сейчас еще совсем рано, донья Пас.

Сам святой Антоний не мог бы потягаться с Карлосом почтительностью в обхождении с тетей. Она улыбнулась, довольная, и вновь впала в спячку, как кошка на ковре иной раз подымется, покружится на месте и снова завалится спать.

Виолета не отзывается и никак не реагирует на маменькины слова. Она приехала домой из монастыря в Такубайа впервые за целый год. Там ее учат скромности, чистоте помыслов, молчанию и послушанию, а также понемножку французскому и музыке и начаткам арифметики. Она делала, что ей говорят, но при этом недоумевала: почему то, что происходит вокруг, совсем непохоже на то, что она ощущает внутри себя? Изо дня в день все соблюдают заведенный порядок, будто никогда ничего другого и быть не может; а вот она, Виолета, знает наверняка, что за воротами монастыря ее ждет что-то необыкновенное и замечательное. Жизнь развернется перед нею, как длинный, яркий ковер, и она пойдет по нему, когда выйдет из церкви, а за нею по воздуху будет тянуться летучее, прозрачное покрывало. Следом пойдут шесть девочек с букетами и два мальчика-пажа, как было на венчании у кузины Санчи.

То есть Виолета, конечно, мечтает не о венчании. Какие глупости. Кузина Санча венчалась уже совсем старая, ей шел двадцать четвертый год. А Виолетина новая жизнь должна начаться прямо вот сейчас, самое позднее — в будущем году. Это будет как бы один сплошной праздник — веселье, танцы; Виолета приколет алые маки к волосам, и ни от кого не придется выслушивать бесконечные замечания и упреки, как ни поступи, что ни скажи. Она получит наконец право читать стихи и разные книжки про любовь, не надо будет больше прятать их среди тетрадок. Даже сам Карлос не знает, что она помнит наизусть почти все его стихотворения. Она уже целый год вырезает их из журналов, закладывает между страницами учебников и перечитывает на уроках.

Несколько стихов покороче лежат у нее в молитвеннике, чудесная, дивная музыка их слов заглушает для нее голоса певчих и колокольный звон. Особенно одно стихотворение про то, как призраки монахинь во дворе бывшего монастыря среди руин танцуют в лунном свете с тенями своих возлюбленных, — за то, что любили, они приговорены, танцуя, ступать босыми ногами по битому стеклу. Читая эти строки, Виолета вся дрожит, и пламя свечей на алтаре расплывается в ее глазах, полных слез.

Когда-нибудь она тоже, как те монахини, в уплату за счастье будет танцевать на осколках стекла. Но с чего начать? Сколько себя помнит, она всегда летними вечерами смирно сидела рядом с маменькой в этой самой комнате на этом самом пуфе. Так успокоительно было сознавать, что от нее ничего другого и не требуется, как слушаться маменьку и быть хорошей девочкой. На досуге можно было мечтать о жизни, то есть о будущем. Ведь все прекрасное и неожиданное должно, конечно, наступить позднее, когда Виолета догонит ростом Бьянку и сможет из монастыря вернуться домой насовсем. К тому времени Виолета станет дивной красавицей (Бьянка рядом с ней покажется совершенно бесцветной) и будет танцевать с красавцами кавалерами вроде тех, что утром по воскресеньям проезжают, гарцуя, по солнечной улице на променад в парке Чапультепек. Она выйдет на балкон в голубом платье, и все станут спрашивать, кто эта прелестная синьорита? А Карлос, Карлос! Он, наконец, поймет, что она читала и всегда любила его стихи.

Это стихотворение ей нравится больше всего. Ей кажется, что оно написано специально для нее. И даже более того, она сама — одна из тех монахинь, всех моложе и всех любимее, безмолвная тень, вечно танцующая в лунном свете под трепетные звуки старинных скрипок.

Маменька разогнула затекшее колено, и Виолетина голова утратила опору. Виолета чуть не упала. Она выпрямилась, боясь, как бы другие не догадались, почему она спрятала лицо у матери в коленях. Но никто ничего не заподозрил. Маменька любит читать ей нравоучения. В такие минуты становится ясно, что ее любимая дочь — Бьянка. А Виолете: «Не носись, пожалуйста, так по дому», «Волосы надо зачесывать глаже», «Что такое — я слышала, ты пользуешься пудрой своей сестры?»

Бьянка слушает молча и глядит на сестру со спокойным