Полина быстро-быстро начинает мотать головой в разные стороны, а затем резко останавливается и хихикает.
- Нет, мамочка, не все. Я не могу оживить Филипа. Не могу повернуть время назад. Не могу не рождаться. Но ты права, я сильная и в моих силах отомстить за смерть Филипа. Я убью его убийцу, пусть знает, как это не жить.
- Полина, что ты такое говоришь, - несчастная женщина просто взмолилась, - никакая ты не убийца, это несчастный случай. Это ужасный, но все-таки случай, пойми ты это наконец.
- Нет-нет-нет-нет-нет… - Голова Полина, как и несколько недель назад, нервно подергивается влево. - Я убила его. Я убила. Убила. Убила. Убила.
Этими же словами расписана вся стена у изголовья кровати на которой когда-то красовались награды. Миллион «Я убила его» и «Я убийца» написанные красной помадой и, скорее всего, черным карандашом для глаз. Когда я бывала в этой комнате в последний раз, этого еще не было.
Мать стоит на синем ковре в нескольких шагах от Полины, практически на том самом месте, где стояла в последний мой визит я. В ее глазах страх, в ее руках дрожь, в ее голосе мольба.
- Доченька, но спрыгнув вниз, ты не вернешь Филипа.
- Я знаю. Мама, я ведь не дура. - Полина вроде как обижается. - Я никого не собираюсь возвращать, просто хочу к нему. Попросить у него прощения, поцеловать, обнять…
Оставаться сторонним наблюдателем больше нет ни сил, ни желания, но как спасти эту душу? Как?
Один раз у меня это вышло, может снова получится? Вот только как заставить себя вселиться в тело Полининой мамы я понятия не имею. Других вариантов не существует, я пробовала в реальности спасти министра и онемела. Лететь сломя голову к Полине просто нет смысла. Выбираться из видения, тоже не вариант, с Максом я и это проходила, оно меня все равно настигнет. Остается только последний вариант - помочь.
- Доченька, целовать и обнимать нужно живых, а не мертвых. Хочешь, меня поцелуй, а я обниму тебя крепко-крепко и никогда не выпущу из своих объятий. Родная, не делай этого. Не поступай так со мной, с папой, с Ксюшей. Ты еще так молода. У тебя вся…
- Вся жизнь у меня не впереди, а позади. Все в ней было - и деньги и слава и любовь, что еще мне здесь делать?
- Но ведь это не все, что заключено в понятии жизнь. А как же семья, дети, внуки? Ты ведь еще можешь быть счастлива.
- Нет мамочка, ты ошибаешься - не могу. Я не могу быть счастливой без него. - Комнату разрывает судорожный смех. - Я-УБИЛА-ФИЛИПА! Я-ЕГО-УБИЛА! Я - УБИЙЦА! ТВОЯ ДОЧЬ - УБИЙЦА, а убийцы должны нести наказание. Я его лезвием по шее - чи-и-и-к, и все. А сейчас ра-а-а-з, и мои шейные позвонки только хрустнут. Ра-а-а…
Женщина обрывает Полину. Она на грани и где найти такие важные в эти минуты слова, не знает. Остается только плакать и умолять. Прятать слезы больше нет смысла, и она их больше не смахивает.
- Доченька, я прошу тебя не делать этого, - женщина медленно опускается на колени, руки складывает так, будто собирается молиться, губы дрожат. - Полина, я стою перед тобой на коленях и прошу только об одном - не прыгай. Себя не жалеешь, нас с отцом пожалей, мы не переживем этого. Умоляю, доченька, родная моя, позволь мне снять тебя с окна. Спускайся и мы обо всем поговорим. Я буду рядом, обещаю. Мы вместе со всем справимся. Только не делай последний шаг.
- Мама, ты что, встань! - Материнский поступок явно взволновал Полину. - Вы здесь ни при чем. Я люблю вас, и всегда буду любить. А вы будете жить дальше. Ничего страшного ведь не произойдет, просто у вас на одну дочь станет меньше. Переживете, это ведь не сложно. Правда у меня не получилось, но ты сильнее, ты все сможешь пережить. - Полина снова безумно хохочет и этот ее смех острыми булавками протекает по жилам. Теперь я знаю что такое «мурашки» - это кончики иголок запущенных под кожу, которые в какой-то момент становятся заметными, и именно их я ощущаю в эти секунды.
Полина жестокая на столько же, на сколько сумасшедшая, и эти ее слова режут даже мою душу, что уж говорить о постаревшей у меня на глазах матери. Мое собственное сердце готово вырваться из груди и остановить эту безумную. В следующую минуту, я уже не чувствую его. Теперь, я в прямом смысле начинаю ощущать боль чужого, горячего, любящего, огромного, материнского сердца.
В борьбу за жизнь вступаю я.
- Полина, спускайся с подоконника, поверь, на асфальте тебя вряд ли ждет Филип. - Я медленно поднимаю с колен тело Полининой матери.
Мой тон и манера вести переговоры явно отличаются от материнских, что не ускользает даже от Полины, которая на мгновенье даже растерялась.
- Мама, я знаю. - Подозрительно и неуверенно шепчет Полина и смотрит на меня так, будто видит всю меня насквозь, а потом, прижавшись спиной к оконной раме, начинает смеяться. - Почему ты все время хочешь выставить меня дурой? Филип умер, я убила его. Ясное дело, что он не будет ждать меня на асфальте. Он ждет меня на небесах.
Полина с детской наивностью подняла глаза к небу. На лице у нее в этот момент такая улыбка, словно это самый счастливый день ее жизни. Есть буйные сумасшедшие, а есть блаженные. В эти мгновенья Полина счастливейшая из блаженных.
- Полина, ты права, Филип на небесах, но ты разобьешься о землю и выше тебе уже никогда не подняться. Никто не запрещает тебе любить его здесь, в этой жизни. Сделав сейчас шаг, тебе не попасть на небо, как ты этого не понимаешь?
Полина озадаченно крутит головой. Так делают любопытные щенки.
- Я убила его, как ты этого не понимаешь?! Как-как-как-как-как?! - Голос девушки срывается на крик, руки ложатся на голову и начинают рвать волосы, затем царапать лицо, и быстро находят покой на груди, скрестившись и схватившись за плечи. - Я убийца и я готова нести наказание.
- Но ведь не Адом же! Ты вообще понимаешь, на что ты себя обрекаешь?
Голова девушки все так же дергается. На лицо вдруг спускаются умиротворение и покой. Полина меняется в лице, и в нем я больше не вижу сумасшествия. Она уверенно смотрит мне прямо в глаза. Не знаю, что видит она в материнских глазах, но глядя в ее я вижу бездну, из которой ее уже не вытащить.
- Никто не знает, а есть ли вообще этот загробный Ад. Но я точно знаю - как выглядит мой реальный Ад, и я живу в нем последние несколько недель. - Голос Полины вдруг становится нормальным, без примеси сумасшествия.
- Но все еще может измениться…