жуткая, как сама смерть, жизнь расцветала в нем!

Почти не двигая губами, голосом тихим, как затаенное дыхание, Дарья Ивановна прошептала:

— Иди, иди!

Что было дальше?

Новый ужас пахнул холодом на душу Иволге.

Она узнала это лицо с зачесанными вверх волнистыми, будто дымящимися волосами.

С год тому назад в чьем-то парке за городом повесился молодой человек.

С подругами она ходила его смотреть… Теперь она его видела опять…

Этого удавленника…

Удавленник… И он был здесь, около. И около него нагая женщина, страшная и вместе гадкая, шептала ему слова любви…

IX «ДЕРЕВО УДАВЛЕННИКОВ»

Что было дальше?

Ничего.

Обморок ли, или новое глубокое забытье? Или… Или было все это сон, больная уродливая греза?

Сразу в ней вдруг стало темно: сознание померкло. Тьма воцарилась в ней. Ужас, наполнявший ее, раздавил ее и растоптал, бросил в пучину мрака, которая в первые мгновенья казалась полной образов, тоже сотканных из мрака, отвратительных и страшных, полной отзвуков слов и угасающих мыслей…

И потом она уж ничего не видела и не слышала.

Солнце светило ярко в окно, когда она очнулась. Было утро. Дарья Ивановна лежала навзничь на своей кровати, заложив обнаженные руки за голову. Но теперь она была уже в рубашке. Венка из черных роз на голове не было. Она спала.

Обычно до сих пор она просыпалась раньше Иволги.

Дверь в комнату была открыта. Во всем доме была тишина.

Иволга быстро оделась и вышла в парк.

Застегивая на ходу кофточку, непричесанная, она сперва шла по аллее, потом побежала.

Она решила, что сегодня же непременно уйдет отсюда. Переберется как-нибудь через забор и попробует найти дорогу домой.

Конечно, это было глупо, что она не запомнила дороги, когда ее сюда везли.

Она опять пошла шагом, перекинув волосы через плечо на грудь и заплетая их в косу. «Ведьма» требовала, чтобы волосы у ней были непременно заплетены. Теперь, раз она решила бежать, можно было обойтись без этого. Но она сейчас ни о чем другом не могла думать, как только о побеге. Она заплетала косу совсем машинально, не замечая, что делает.

— Конечно, это было глупо…

Она остановилась и встряхнула головой, чтобы перебросить косу назад, на спину… И дико вскрикнула…

Прямо перед ней у забора, над старой, зеленой от плесени скамьей, на натянувшейся туго веревке висел человек, без шапки, плешивый, с реденькой с сильной проседью бородкой. Глаза были широко открытые и тусклые, с неподвижно остановившимися зрачками. Губы потемнели. Подбородок упирался в грудь. Казалось, он смотрит исподлобья.

Он был мертв. Веревка плотно захлестнулась вокруг шеи. На скамейке лежала бумажка и на ней было что-то написано… Всего несколько слов. Скамейка стояла у дерева, разбитого молнией, без листьев, без верхушки, с обожженной корой. Черный, голый сук протягивался над скамьей. Он висел на этом суке.

X «ДЕРЕВО УДАВЛЕННИКОВ»

Отбежав в сторону, она прижалась спиной к. стволу старой липы и спрятала назади руки… И тоже крепко прижала их, растопырив пальцы, к шероховатой коре.

Отсюда она смотрела на него…

Золотые блики от солнца дрожали на ее лице, на платье и на песке у ее ног.

Она смотрела и на него и на это сожженное молнией, лишенное листьев дерево с расщепленным стволом.

Вся похолодевшая, бледная как воск, с остановившимся дыханием… Но между солнечных пятен, дрожавших на ее лице, незаметно проступал румянец. Побелевшие губы порозовели.

Она прижала обе руки к сердцу и не сводила глаз с дерева.

Губы медленно раздвинулись, блеснули ровные белые маленькие зубы и вместе с золотыми бликами от солнца в лице задрожала и заискрилась улыбка.

И она крикнула негромко:

— Знаю! Теперь знаю!

И побледнела опять.

Страшно и жутко смотрел он на нее исподлобья, мертвым взглядом.

Отвернув лицо в сторону и загораживаясь от него рукой, щурясь от солнца, потому что солнце било теперь ей прямо в лицо, она двинулась мимо него по аллее, направляясь к забору.

Она знала теперь, как ей выбраться отсюда…

Именно сюда, в этот парк, год тому назад бегала она с подругами смотреть удавленника.

Именно сюда!

Она узнала и дерево и скамейку.

И этот забор, утыканный вверху гвоздями.

В заборе была лазейка: две доски свободно раздвигались и можно было пройти, как в калитку.

Может, теперь эти доски забили гвоздями?

Она остановилась. Тогда же — когда она в прошлом году была здесь, в парк через ту же лазейку приходили и еще люди и кто-то сказал, что следует забить лазейку и спалить опаленное молнией дерево, потому что это уже пятый удавленник.

Теперь был и шестой…

Проник ли сюда этот несчастный человек через лазейку, или иным каким-нибудь путем?..

По ее соображениям, лазейка должна была находиться несколько в сторону, направо.

Она свернула вправо, сделала несколько шагов и остановилась опять…

Две доски в заборе были раздвинуты и на траве около сидел и курил трубку человек с бритым угрюмым нерусским лицом…

Кучер «ведьмы»…

XI «ЖАБА»

Вынув изо рта трубку, он спросил:

— Вы одна? А где же Дарья Ивановна?

Он говорил плохо по-русски. Встав, он отступил поближе к забору — как раз против лазейки — и опять сунул в рот трубку.

Она не сразу поняла, что он говорит.

— А? — сказала она.

Он молчал и раскуривал трубку. И потом сказал, уже ее вынимая трубки и она закачалась у него во рту:

— Идите домой.

— Она спит, — ответила Иволга на его первый вопрос. — Пустите меня: я хочу отсюда!

Кажется, именно этого он от нее ожидал: она еще не окончила говорить, как он затряс отрицательно головой.

Снова вынув изо рта трубку, он крикнул:

— Идите домой! Никуда я вас не пущу!

И стал смотреть через нее в глубину аллеи и затем, приподнявшись на носки, замахал в ту сторону рукою. Он махал рукою не от себя, а к себе: кого-то он там видел на аллее и призывал к себе.

Иволга оглянулась и увидела Дарью Ивановну.

Дарья Ивановна бежала по аллее босая, в расстегнутом капоте.

Иволга боялась лягушек. Сейчас Дарья Ивановна была ей противна и гадка, как жаба, из тех, что по вечерам выходят на месяц в уединенных местах вместе с кольчатыми червями и улитками.

И она закричала вдруг, как если бы на шею к ней, или на спицу, или на руку прыгнула лягушка.

И закрыла лицо и глаза руками, съежившись вся, и вобрав голову в плечи и топоча ногами.

И продолжала кричать пронзительно и дико, не двигаясь с места и не отнимая рук от лица.

Потом метнулась в сторону. Но сзади уже шлепали босые ноги… Пальцы, показавшиеся ей холодными, как будто бы к пей