на полу на корточках возле елки. Перед ними стояла деревянная коробка, из которой они доставали склеенные из газетной бумаги пакетики и раскладывали их вокруг себя на полу.

— А что решили насчет Артура Фрира? Хотят ли они его выбрать?

Едва заметная улыбка скривила губы Аарона при этом вопросе жены.

— Не знаю, хотят ли. Некоторые хотят, но неизвестно, составляют ли они большинство.

Она зло посмотрела на мужа.

— Большинство! Я покажу им большинство! Они хотят отделаться от тебя, сделать из тебя дурака, а ты готов отдать им себя с руками и ногами. Никому другому, даже своим близким, никакому делу ты не отдавался так, как этому. И было бы из-за чего! А то кучка невежественных кретинов хочет, чтобы работу у них вел такой же дурак, как они сами, потому что так им было бы удобнее всех дурачить. Если бы ты больше заботился о жене и детях, этого бы не случилось. Но тебе ни до чего нет дела, кроме твоих безмозглых шахтеров, которые сами не знают, чего хотят, и интересуются только увеличением заработка. Эгоизм и невежество — вот все, что у них за душой.

— Ты же предпочитаешь эгоизм без невежества, не так ли? — иронически перебил ее Аарон.

— Образованный человек во всяком случае лучше невежды. Но я желала бы увидеть хоть одного мужчину, который думал бы о других. Вы все эгоисты и притворщики.

Краска гнева залила ее лицо, и рука, державшая иголку, задрожала от негодования. Муж смотрел на нее отсутствующим взглядом, не слыша и не слушая ее. Он быстро допил стакан чаю, вытер рукой усы и откинулся на стуле, рассеянно глядя на играющих детей.

Девочки раскладывали бумажные пакетики на полу, и, закончив это занятие, Миллисент сказала:

— Я первая открою пакетик, а ты за мной. Я возьму вот этот…

Она развернула газетную бумагу и достала из нее елочное украшение — серебряный шарик, вставленный в ярко-розовое бумажное кружево.

— Ах, — восторженно закричали девочки, — как красиво!

Они осторожно передавали из рук в руки хрупкий стеклянный шарик, казавшийся им чудесной драгоценностью, и наслаждались его зрелищем; это было настоящее сокровище. Отец грустно отвел от них глаза. Младшая сестренка медлила, не решаясь произвести выбор среди оставшихся мешочков.

— Да ну же! — торопила ее Миллисент. — Бери какой-нибудь! Не все ли равно какой, только поскорее. — Тут в ее голосе зазвучали интонации матери. — Вот как надо открывать их. Дай, я тебе помогу.

Но Маржори хотела быть самостоятельной.

— Пусти, пожалуйста. Не мешай, — надула она губки.

Однако Миллисент не уступала и тянула бумажный мешочек к себе. Тем не менее Маржори удалось вытащить из него скрытое сокровище — серебристый колокольчик, сделанный из тончайшего, легкого как воздух, стекла.

— Колокольчик! — звонким голосом протянула Миллисент, всплеснув от восторга руками. — Какая прелесть! Он будет мой, мой! Не разбей его, Маржори! Смотри, не урони.

Маржори нетерпеливо потряхивала колокольчиком возле уха. Но он не звенел.

— Ты разобьешь его, вижу, что разобьешь, — не унималась старшая сестра. — Отдай его мне, — кричала она, стараясь отнять хрупкую игрушку у отчаянно отбивавшейся и жалобно пищавшей Маржори.

— Оставь сестру в покое, — сказал отец.

Миллисент обиженно подчинилась, но голосок ее продолжал протестовать:

— Она его разобьет, непременно разобьет! Пусть лучше мне отдаст.

— Тебе достанется другой, — утешала ее мать.

Тогда девочка принялась поспешно вскрывать другой пакетик.

— Мама, мама, смотри, какой павлин, зеленый павлин! Он будет мой!

Она бережно вынула из бумаги птицу с пестрым хвостом, вылитую из зеленой блестящей массы.

— Как он мне нравится! Он будет мой.

— Смотри, не оторви кольцо, — сказала мать, — жалко будет, — такой прекрасный павлин.

В это время Маржори достала из очередного пакетика позолоченное яблоко.

— Счастливая, — с завистью вскрикнула Миллисент, мгновенно охваченная страстью обладания тем, что принадлежало не ей, и уже остывшая к своему павлину. Взгляд ее быстро устремился к оставшимся мешочкам. Она взяла один из них.

— Что же окажется в этом пакетике? — умышленно громко кричала она, чтобы привлечь внимание взрослых. — Посмотрим-ка, что тут, — продолжала она тараторить, развертывая бумагу.

— Ах, какая красота! Что это такое?

Дрожа от возбуждения и восторга, она освобождала содержимое пакетика. Маржори впилась в нее глазами.

— Голубой шар! — радостно закричала она. — Миллисент достался голубой шар!

Действительно, в ладошках обеих рук Миллисент осторожно держала сплошной стеклянный шар, отливавший яркой голубизной. Она вскочила и подбежала к отцу.

— Ведь это был твой шар, правда, папа?

— Да.

— Он был твой, когда ты был маленьким, а теперь он мой, потому что я маленькая.

— Да, — раздраженно повторил Аарон.

— Как это он до сих пор не разбился?

На этот раз отец ничего не ответил.

— Он может разбиться? Ты можешь разбить его, отец? — настаивала девочка.

— Ударь молотком, тогда разобьешь, — сухо сказал ей Аарон.

— Нет, я не про это спрашиваю. Я хочу знать, что будет, если его нечаянно уронить. Разобьется он, если я его уроню?

— Думаю, что нет.

— Можно попробовать? — и с этими словами Миллисент осторожно разжала ладони. Голубой шар мягко подпрыгнул несколько раз на покрывавшем пол линолеуме.

— Ах, какая прелесть! — в восторге закричали девочки.

— Дай теперь мне бросить его, — попросила Маржори, но старшая сестра не хотела уступить ей.

— Он не разобьется, если даже подкинуть его вверх, — заявила она.

Первый опыт сошел благополучно, но отец недовольно нахмурил брови. Миллисент вошла в азарт. Она еще раз подкинула шар изо всей силы. Он упал и с легким звоном разлетелся на мелкие кусочки, ударившись о край каминной решетки.

— Что ты наделала! — закричала мать.

Девочка стояла, закусив губу, и на лице ее видна была происходившая в ней борьба противоположных чувств: горя из-за разбитой игрушки и упрямого задора.

— Она сделала это нарочно, — сказал отец.

— Как можешь ты говорить такую чушь, ребенок играл, — вступилась мать за Миллисент, которая при этих словах громко зарыдала.

Аарон встал, чтобы взглянуть на осколки голубого стекла, усеявшие пол.

— Надо тщательно подобрать все кусочки и выбросить их, — сказал он. — Займитесь этим, дети. А ты, Миллисент, перестань плакать.

Добродушный звук его голоса, в котором не было ни тени злости, успокоил ребенка.

Пока убирали осколки, со двора донеслись мальчишеские голоса, нестройно певшие рождественские стихи, переложенные на