========== 1. С размаха — в челюсть ==========

«Я пришла к тебе чёрной полночью, за последней помощью».

Зубы приходится стискивать, улыбку прятать, а грудную клетку – держать руками, чтоб не разъехалась по швам.

Звуки, запахи – все смешивается и остаётся только холод. Она почему-то мёрзнет всегда, даже в Аду.

Кровь остаётся на крыльях и на полу, и её очень много. Только один светильник висит под потолком, а ещё тускло мерцает ангельский нимб. Лилит прячется в тени и ждёт пока пытка закончится: этого упрямого ангела и её собственная.

Он уже почти ничего не говорит, только скулит и бормочет что-то о милосердии. От сводов темницы отдаётся неумолимо твёрдый голос Дьявола. Вопросы – стоны – вопросы. Она запрокидывает голову и втягивает воздух, раскачиваясь. Вопросы – стоны…

– Отдай его мне, он больше не знает ничего, – наконец шипит Лилит измученно и злобно.

Князь окидывает пленника оценочным взглядом, и в итоге сквозь зубы – но соглашается.

– Он в твоём распоряжении. Закончи уже.

И это даже милосердно.

Лилит выходит из тени, и ангел дёргается – он никак не ожидал увидеть такую прекрасную женщину в этом подземелье, полным мрачных теней и тяжёлых запахов.

– Не бойся, сейчас тебе станет легче, – Лилит, приблизившись, нежно гладит ангела по щеке и сразу же припадает к его губам, заставляя податливо замереть.

«Я тебя поцелую, и ты заснёшь».

Крылья трепыхаются какое-то время, и, наверное, это в чем-то схоже с тем, что чувствуют утопленники. С тем, что чувствует она сама. Эйфория. Покой.

Нимб гаснет наконец и тогда крылья опадают, безвольно стелются по полу.

Лилит тихо улыбается – холод оставляет, и на его место приходит спокойная пустота.

Она почти не бывает в Пандемониуме – постоянно скитается в предместьях Рая, в Чистилище, на мытарствах, в поисках неосторожных душ. Она готова отнимать их бесконечно, но бесконечно не выходит. Выходит раз в две недели, иногда чаще. Лилит усмехается и откидывает назад волосы – жжёт в груди. Чувство, которое невозможно терпеть и невозможно утолить до конца – её сила и её проклятье, доставшееся от бога.

Она почти не бывает в Пандемониуме ещё и затем, чтобы не устанавливать никому не нужных связей.

Она приходит — и за ней приходит смерть.

– Это жажда убийства или жажда мести? – спрашивает Дьявол.

– Это просто жажда, Князь, – хрипло отзывается Лилит, проходя мимо него.

Просто огромное неутолимое желание заполнить хоть чем-то эту дыру в груди.

Неважно, ромом или чужими душами.

***

Откуда она взялась, Лилит не знает. Просто взялась и всё. Просто есть.

Начинается лето, и ночи становятся совсем короткими. Когда в сутках так мало тёмных часов – это выматывает, и много времени приходится проводить в Пандемониуме, потому что во мраке его коридоров становится легче. Но холод – холод всё равно остаётся. Он подступает из ниоткуда и заключает в свои тиски.

Огоньки свеч в общем зале бросают на стены дрожащие отсветы, её немного знобит, но здесь больше нет никого и можно позволить обнять себя руками и дрожать. На самом деле в дверях давно уже стоит Вельзевул, но Лилит замечает его только тогда, когда он шагает внутрь. Вздрагивает.

«Нет, пожалуйста, уйди.

Пожалуйста, не смотри на меня так».

– Тебе нехорошо? – у него очень серьёзный взгляд, очень прямой.

– Хорошо, – отрешённо отзывается она, откидываясь на спинку.

– Ты мёрзнешь?

Лилит не успевает ответить, потому что он вдруг молча берёт её руки в свои и не отпускает.

Дух ночи не совсем понимает, что такое забота, и откуда она берётся, и как правильно на неё отвечать. Лилит не благодарит – она криво усмехается, прикрывая глаза.

Это называется согревать?

Это называется бить по больному. С размаху — в челюсть.

Тебя ведь не было там, в той комнате.

Ты ничего не видел и не знаешь ничего.

Холод впервые за долгое время отступает просто от чужого тепла.

***

– Доброе утро! Как спалось? – он каждый день начинает с этой фразы и, если честно, то от этого выворачивает.

Потому что она дарит смехотворную иллюзию покоя, потому что тёплая, как не знаю что, ну, и ещё потому что мне снятся кошмары.

Я хотела бы не встречаться с адским лекарем больше никогда, но по несчастливой случайности, видеть его теперь приходится каждый день: какой-то ангел задел мечом щиколотку в бою, распорол. И теперь в лазарете держат чуть ли не силой. А я не демон, у меня не демоническая регенерация, поэтому «Доброе утро» я слышу уже двадцатый раз.

Вельзевул оказывается совершенно непробиваемым. Его не останавливает то, что всякий раз в ответ на его приветствие я молча отворачиваюсь к стене.

Я не могу сказать напрямую: убирайся, пожалуйста, к чёрту, не пытайся приблизится ко мне даже на миллиметр, оставь в покое. Потому что мне кажется, что уже только заговорив с ним – я его испачкаю. Мне и так невыносимо видеть, какой он живой. Он ведь устаёт к вечеру, и тогда просто кладёт голову на руки, подметая хвостом пол между ножками стула. Он говорит, что я иду на поправку, и его пальцы задерживаются на моей коже на несколько секунд дольше, чем требуется. Он приносит печенье и желает доброго утра. И – это та жизнь, которую я в глубине души очень хочу, и которой у меня никогда не будет, потому что, ну… Мне снятся кошмары, но самый главный кошмар – это я.

– Доброе утро! – и вот опять он улыбается, и от этого хочется отползти на другой конец кровати, а лучше – в другой конец комнаты.

– Уже все в порядке, – невпопад ответила я, отодвигаясь, – могу ходить, если ты заметил, и уже не хромаю. Даже.

– Барышне не терпится меня покинуть? – он шутливо вскинул брови, только это было не смешно, потому что ещё один день, и меня от этого лазарета начнёт тошнить по углам. Ещё и время не военное, мы здесь практически одни, и не хватало, чтоб вся его бесконечная энергия направилась вдруг на меня.

– Да, – мрачно выдохнула я, убирая назад волосы, – не терпится.

Барышня уже устала сбегать по ночам из-под твоего чуткого взора, чтобы кого-то прикончить. Барышня хочет как раньше, сразу, как только захочется.

– Можно взглянуть? –