был бы Митей, если бы среди свистящих пуль на баррикадах не вдел в петлицу цветок и встал во весь рост.

Он пригласил Веру танцевать и, вопреки ее ожиданию, вел себя в танце, как на официальном балу. Они танцевали, находясь на расстоянии друг от друга, и мешали стиснутым парочкам заниматься откровенным танцевальным флиртом.

Митя не шел банальными путями.

Когда они возвращались в свой закуток, он еще раз подумал, что ему было бы легче и спокойнее без этой любви…

Она поняла это и сказала, усаживаясь на твердый диванчик: Митя, только не считайте себя обязанным ответить мне. Прошло-проехало.

Но он-то знал, что не проехало и не ушло, но она уже задавала ему вопросы, как он жил там, в Нью-Йорке, каков сам Город — Большое Яблоко, и вообще пусть порассказывает ей, туземке, про ту жизнь…

Этим она закрывала тему любви: продолжать ее было бы бестактным.

Митя стал забавно и красочно рассказывать о В.В., парнях, их женах, вспомнив (про себя, конечно, еще одну «любовь» — Риточкину, и ухаясь внутренне от этого воспоминания), рассказал даже о своей невероятной страсти к стриптизерше Анне Шимон, о которой теперь мог говорить и вспоминать вполне спокойно.

Митя увлекся, а так как был артистичен, то действительно забавно рассказал и про грека и его лавку, и о том, как бесконечно глупо собирался подарить Анне старенькую машину, чисто по-советски…

Вера оживилась, хорошо смеялась и сейчас не выглядела Фудзиямой, закрывающей солнце.

Митя с радостью отметил это.

Снова стало легко и свободно.

Наконец буйный кораблик захотел спать.

Замолк оркестр, пошатывающиеся пары потянулись по протертой ковровой дорожке к «трапу», а Жорж снял с них за изысканный ужин приличную сумму, — но Митя не огорчился: он был не жаден и ему очень хотелось тратить деньги на Веру.

В такси она сразу села вперед, чем порадовала Митю, который не знал, что и как начинать или не начинать вовсе?..

Все же опыт-то у него был небольшой.

Вера быстро выскочила из машины у своего дома и, махнув Мите рукой, побежала к подъезду, каблучки ее четко постукивали по асфальту.

Митя мгновенно расплатился с шофером и окликнул ее, но она сделала вид, что не услышала и вбежала в подъезд. Митя увидел ее силуэт сквозь лестничное окно и, вздохнув, пошел прочь.

Пусть так.

Задолго до своего дома он вышел из машины и прошел пешком всю улицу, поднимающуюся круто вверх, мимо разрушенной заколоченной церкви, мимо тихих, еле шелестящих листвой деревьев, и искал эквивалент иксу, который встал перед ним во весь рост: что это было? И как дальше?.. И у него остается один день, потому что он уже позвонил маме и сказал, когда прилетает… Как неистово любит его Вера! Если все, что она сказала, — правда, а он чувствовал, что правда. За что? Как человека — Вера его не знала как мужчину — тоже… а внешне… трудно сказать. И вдруг он испугался, что потеряет эту любовь из-за своего легкомыслия, легковесности.

Он лег на кровать, не раздеваясь, и попытался уснуть, но это не получалось, — тогда он встал, выпил джина и вдруг до спазмов захотел, чтобы она оказалась здесь, рядом с ним, в этой квартире.

А Вера думала о нем и была благодарна, что он не испортил концовки вечера. Она готовила себя к завтрашнему дню… Не только морально. Выбрала лучшее свое белье: французское, синее, с белой пеной кружев. Волосы решила закрутить в узел на затылке и не надевать очки…

А вместо серенького платьица наденет джинсы и лиловой гаммы блузку…

На этом решении она заснула в кресле и проснулась в пять утра.

Встала разбитая, поблекшая, залезла под горячий душ и долго, будто мстя себе за что-то, стояла почти под кипящей струей.

Митя больше не позвонит ей, и она — тоже. Зачем ему, светскому легкому человеку, такая тяжеловесная дура?

На работе она пребывала в двойном мире: одна Вера делала четко и быстро свою работу, а другая — маялась от одиночества и бездействия.

Теперь даже на почтамт не пойдешь, хотя при ее идиотизме можно и сходить.

Скоро и совсем обычно зазвонил телефон, и Вера услышала Митин волшебный голос.

— Вера, — сказал он еще более звеняще, чем всегда, — я должен вас видеть. Когда? У меня нет сил ждать…

У нее закружилась голова, и она ничего не ответила.

Это молчание взволновало его больше, чем любые слова.

— Когда? — спросил снова он и, так и не услышав ответа, сказал сам: — В пять на том же месте?

Она ответила:

— Да.

Митя бешено прибирал в квартире, хотя времени до встречи было достаточно. Но надо все предусмотреть.

Подальше запихнуть Неллины и Митеньки-маленького вещи. Не забыть парфюмерию и косметику в ванной и на трюмо. Собрать игрушки из всех углов, тапочки и все прочее, могущее наглядно напомнить, что он женат и у него шестилетний сын.

Теперь, после уборки, квартира выглядела чисто мужской.

Примерно он уже мог предсказать, как все будет, но это ничуть не умаляло его вдохновения и ожидания.

Как прекрасно чувство влюбленности! И как давно он его не испытывал!

И наконец настал тот час, когда он встретил ее у табачного киоска. Они оба чуть смутились, ловя быстрыми взглядами изменения лица другого.

Митя крепко взял Веру под локоть и повел к себе, сегодня наплевав на бдительность швейцарки, — как-нибудь он обойдет старушку!

Вера понимала, куда они идут, и не задала вопроса даже ради приличия. Когда они стали подходить к его дому, он быстро объяснил ей, что квартира на шестом этаже направо, дверь будет полуоткрыта…

Если спросит швейцарка, сказать, что на девятый к Казакову: холостяк, что с него взять, женщины к нему ходят часто.

Митя исчез в подъезде.

Она выждала немного и пошла на ватных от нервности и страха ногах. Швейцарка ничего ее не спросила, — так уверенно и быстро Вера прошла к лифту.

Пот градом лил со лба.

…Господи! как же, оказалось, она боится!

Дверь в квартиру была полуоткрыта, и Вера проскользнула туда. Митя ждал ее в темноте прихожей, и она почти упала ему на руки…

И здесь, в темноте холла, у вешалки, прижав Веру к пальто и плащам, Митя стал неистово целовать ее, а рука его уже дернула «молнию» на ее джинсах…

Вера ощутила его пальцы и ахнула, как деревенская девка на сеновале, а он молча пробивался в нее.

Она собрала все силы, в голове мелькнуло: нельзя! Так сразу, здесь! Невозможно!

И, с силой оторвав его руку, прошептала задыхаясь: «Нельзя, Митя! Не надо… здесь…»

Он опомнился, хотя глаза его в темноте горели, но он уже был почти таким, как вчера, и говорил легко, но еще задыхаясь: «Прости, Вера, прости, я — сумасшедший, но я