- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (43) »
Семён Борисович Ласкин Саня Дырочкин — человек общественный
Солнечные дни нам только в окошко удаётся увидеть. А уже середина марта! Прибежишь домой после уроков, поешь, выскочишь с Мотькой, моей собакой, на улицу — час назад всё искрилось, сверкало, таяло! — а к четырём почти сумерки. Весна будто бы снова решила к зиме повернуться. Холодно. Люди идут с работы мрачные, шапки нахлобучены, зарываются носами в воротники, у газет не останавливаются — каждому хочется скорее в тепло. В школе мы с Севкой Байкиным друг за другом сидим, на той колонке, что ближе к окну. Севка — впереди с Люськой Удаловой, я — сзади с Майкой Шистиковой. Расположение наше особенно для Севки неудобно. И в первую очередь потому, что Байкин обожает спорить по всякому поводу и без повода. А если ты споришь, то нужно оборачиваться. Вот и получается: «Байкин, не крутись!», «Байкин, не вертись!», «Байкин, не разговаривай!». Чтобы не подвергаться лишней опасности, мы с ним в эти дни бессловесную игру придумали: пялиться, кто сколько выдержит, на раскалённое солнце. Байкин тут же расхвастался: — Да я полурока смогу, не моргая! Давай спорить?! Конечно, спорить я не стал, но про себя подумал: пусть он хоть минутку выдержит. Как только утреннее солнышко выглянуло, я Севку в спину толкнул: начинаем! И тоже уставился. Досчитали мысленно до двадцати пяти, и тут Галина Ивановна меня вызывает. — Дырочкин! Образуй дательный падеж от существительного сосулька? От неожиданности я понять ничего не мог. И конечно, из-за солнечного удара образовал предложный. Все стали смеяться — умных у нас полно. Им невдомёк, что я в тот момент под влиянием солнца мог от сосульки — сосиску образовать. — Не ожидала я от тебя, — покачала головой Галина Ивановна. — Ну что ж, помогай другу, Сева? А Севка, оказывается, по счёту уже к пятидесяти пяти подобрался. Смотрит он растерянно на Галину Ивановну, а сам, как позднее мы разобрались, видит только её очертания, нечто серо-буро-малиновое. Но главное, что в Севкиной голове началось от этого солнца ужасное кружение, пол закачался под ногами, класс поплыл, ноги ослабли, сделались ватными, вот-вот рухнет наш Байкин. Вцепился Севка в парту, как коршун в жертву, и тупо молчит. Галина Ивановна поняла молчание по-своему. — Вижу, ребята, вам падежи крепко надоели, если вы дательный от предложного не отличаете. Давайте переключимся, от падежей отдохнём, займёмся другим делом. Все радостно зашевелились. — Достаньте листочки. До конца урока ещё двадцать минут. Попробуйте описать весну, такой, какой вы её видите… Севка тут же руку потянул. — Разрешите мне за ваш стол пересесть? Солнце, — говорит он, — в глаза лупит. А так я буду к нему спиной и смогу поработать с натуры. Галина Ивановна удивилась: — Сядь бочком, а натуру ты и так хорошо знаешь. Но Севку не легко переспорить, если он что-то решил. — Но ведь и настоящие художники натурой пользуются. А у меня воображения нет совершенно, я человек умственный. Надо же! Где он только слышал подобное!? — Что ж, пересаживайся, — разрешает Галина Ивановна. — Благодарю вас, — вежливо говорит «умственный человек». Устроился Байкин за учительским столом, лицо у него стало суровым, начальственным. Пока Галина Ивановна на него не смотрела, поднял классный журнал, полистал немного — вот-вот кого-нибудь к доске вызовет. Поглядел на меня, многозначительно улыбнулся. Я покрутил у виска пальцем, дал Байкину понять, что о нём думаю. Севка покрутил у виска тоже, ответил, что думает обо мне. Галина Ивановна почувствовала неладное и обернулась, но Байкин уже приступил к изучению действительности. Я тоже принялся думать. Люська Удалова и та полстраницы отмахала. — Галина Ивановна, а стихами можно? — неожиданно спрашивает Майка. В первом классе и я мог стихами, хоть половину тетради, а теперь стихи не идут. Ни словечка в голове. Пусто. Куда всё подевалось?! Для вида я что-то почёркал. Поглядел на Мишку Фешина — у него порядок. Он даже язык высунул и голову повернул набок. Галина Ивановна хлопнула в ладоши. — Кончаем! — объявила она, призывая всех ко вниманию. — Первым читает Дырочкин. Я поднялся. А вот читать мне, к сожалению, было нечего. Удалова вытянула шею на полметра да как закричит: — А у него ни слова! Ни слова у него! Пусто! Я развёл руками. — Не знаю, Галина Ивановна, но от меня все слова куда-то попрятались… Люська захихикала, но Галина Ивановна ни чуточки не рассердилась, даже успокоила: — Это бывает со всеми. Даже с писателями. Вроде бы нечего сказать, а пройдёт время — и слова к тебе снова явятся, не сомневайся. Она посадила меня, но я всё же сказал: — Понимаете, Галина Ивановна, мне очень хотелось не просто так написать, а хорошо. Чтобы сочинение не хуже весеннего дня получилось. Но что ни придумывал, а на улице — лучше… — Ишь, чего захотел! — воскликнула Галина Ивановна и улыбнулась. — С природой мало кто потягаться может! Удалова и здесь, конечно, возникла: — А вы ему двойку поставите? Галина Ивановна шла вдоль колонок, будто ничего и не услышала. Наконец остановилась возле Удаловой. — Прочти, Людмила, своё, — холоднее чем обычно сказала она. — Как ты весну описала? Люська уставилась в тетрадку и молчит, будто своего сочинения разобрать не может. — Значит, так… — шевелит губами. — «Погода на улице замечательная! Солнышко светит, снег тает, из белого давно уже стал чёрным. Всюду лужи и грязь. Побегаешь часик после уроков и уже весь в пятнах: и портфель, и чулки, и пальто. Пришла весна!» Галина Ивановна только головой покачала: — При такой весне и на улицу-то выходить не захочется! — А я и не выхожу, — сказала Люська. — Выбежишь на минутку, а потом час отстирывай. — Надеюсь, другие написали иначе? — спросила Галина Ивановна. Севка даже обе руки поднял. — Байкин, — вызвала Галина Ивановна. — У меня с натуры, — напомнил Севка. — Зарисовочка. Он откашлялся, как это делал его дедушка-профессор, и начал: — «На улице весна! Вижу старушку в зимнем пальто, старичка в
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (43) »