Сергей Переслегин Евросоциализм: приключения "левой идеи"

Пит Сегер, перевод А.Дольского

Во времена моей молодости, то есть в 1970-е, «евросоциализм» назывался «еврокоммунизмом» и был весьма популярен среди советского студенчества. Считалось, что благоразумные, "умеренные и великодушные"^[1] европейцы освободят коммунистические идеи от «советских» крайностей и построят гармоничное общество с высоким уровнем жизни, справедливыми социальными отношениями и высокими темпами развития — общество, являющееся воплощением как идей Великой французской буржуазной революции и ее вечного лозунга "Свобода, равенство братство", так и логики «времяориентированной» европейской цивилизации, воплощающей "свободу и познание".

Собственно, тогда в Советском Союзе шел активный поиск "правильного социализма", что привело к повальному увлечению югославской «рыночной» концепцией, с одной стороны, и еврокоммунистической фразеологией — с другой. Теперь Югославии уже нет, и страшная гибель этой страны до боли напоминает традиционный сюжет "воздаяния за грехи". Нет и Советского Союза, сорок пять лет носившего переходящее знамя "империи зла". Еврокоммунизм, однако, выжил, незаметно трансформировался в евросоциализм и собирается существовать дальше в роли одной из значимых властных структур западного общества.

Социалисты много лет находились у власти во Франции, практически полностью подчинили себе Швецию, доминируют в Испании, Финляндии, Нидерландах, играют значительную роль в политике Италии, Германии, Австрии. Да и в Великобритании правительство Тони Блэра принято называть социалистическим. Весь вопрос в том, что это за столь разный «социализм»?

"Левая идея" — первоначально в форме наивного утопического социализма" — родилась почти одновременно с индустриальной фазой развития человечества. Собственно, социализм и был откликом на всеобщую "индустриальную ломку" системы человеческих отношений.

Достоинства индустриального общества — обилие пищи, доступность все более и более сложных и ценных товаров и услуг — неоспоримы. Но у этого общества есть два имманентно присущих ему недостатка. Во-первых, оно стимулирует сверхпотребление, причем во всевозрастающем масштабе. Это связано с кредитным характером индустриальной экономики и вытекающей из этого неизбежностью ускоряющегося расширения рынков. Во-вторых, оно принципиально несправедливо. Промышленное общество поддерживает очень высокий в среднем стандарт потребления за счет прогрессирующего расслоения между богатыми и бедными — людьми, классами, странами, культурами.

Надо сказать, что православие считает справедливость прерогативой дьявола (ибо Господу приличествует милосердие), но европейская традиция относится к этой философской категории очень серьезно: в сущности, на представлениях о справедливости построена вся логика нидерландской, английской и французской великих революций, да и само понятие национального государства. И, конечно, справедливость (понимаемая весьма убого) столетиями была основой народных чаяний.

Среди мировых религий адекватный проект справедливого общества выдвинул ислам, сформировавший представление о сообществе верующих (умме), связанном отношениями взаимного принятия и взаимной помощи. Интересно, что в логике ислама ссудный процент является отрицательным: раз Аллах дал тебе столько средств, что ты не тратишь их на поддержание своей жизни, а даешь их в долг, ты должен вернуть хотя бы часть «избытка» обществу. Но именно эта привлекательная идея закрыла перед исламскими странами возможность индустриального развития. В результате на целые столетия ислам превратился в религию "дважды угнетенных" — народных низов, испытывающих одновременно и феодальную, и фазовую эксплуатацию.

Марксизм, обобщивший идеи ранних социалистов и давший им твердую экономическую основу, стал индустриальным ответом на "вызов справедливости". Притягательность этого учения в том и состоит, что марксизм доводит аксиологию Великой французской революции до логического конца — за Дантона, за Робеспьера, даже за Эбера и Ру. При этом проектируется не очередная утопия, экономически несостоятельная и внутренне неустойчивая,^[2] а вполне жизнеспособное — притом индустриальное — государство. Можно даже сказать, что марксизм стал воплощением идеи индустриализации мира.

В сущности, "левая идея" очень проста. Существующая система власти должна быть свергнута, средства производства — обобществлены и переданы в руки народа, представителем которого является государство. Политические институты этого государства основаны на демократии, причем подразумевается, что уровень грамотности избирателей не просто очень высок, а еще и представляет собой важнейшую задачу государства. Политической, военной и экономической основой государства являются промышленные рабочие, поэтому государство придавало особое значение развитию крупной индустрии, и прежде всего — производству средств производства. Дальше шел обычный для «социальных» партий "джентльменский набор" из пенсионного обеспечения, сокращения армии и введения высокого налога на наследство.

Сразу же после рождения "левая идея" разделилась на два направления, скорее враждующих, чем соперничающих. Меньшинство четко следовало исходной модели К.Маркса, в рамках которой перераспределение средств производства в надлежащих масштабах могло произойти только революционным путем, то есть через механизм физической смены правящей элиты. Большинство же считало, что в условиях современного (речь идет о третьей четверти XIX столетия) демократического государства перераспределение средств производства может произойти легитимным путем: через победу социалистической партии на выборах и принятие парламентом соответствующего «социалистического» бюджета. Что же касается правящей элиты, то она постепенно трансформируется в «народную» через механизмы воспитания и образования. К рубежу