ворота.

Началось лечение ноги припарками, травами. Рану несколько раз затягивало, но она снова вскрывалась и начинала гноиться.

Когда закончили уборку хлеба, дедушка посадил Алешу с матерью на телегу и повез в город, в больницу.

Глава вторая

Алеша никогда не выезжал из родного села. Все, что он сейчас видел, возбуждало в нем бурное любопытство. За день они пересекли несколько речек, проехали по захудалым башкирским деревням, с растрепанными соломенными крышами на ветхих, покосившихся избах, с пасущимися у околиц кобылицами, со стаями поджарых, голодных собак и с голыми чумазыми ребятишками на улицах. В деревнях, на земляных завалинках и на лужайках, поджав ногу калачиком, сидели башкиры. Многие из них знали старика Карпова.

— Здравствуй! Здравствуй, Иван, — приветствовали они дедушку, многократно кланяясь.

— Здравствуйте, люди добрые! — приветливо отвечал дедушка, размахивая кнутом, чтобы отбиться от наседавших собак. Но те еще яростнее лаяли, бросаясь на лошадь.

В одной деревне телегу окружила шумная группа башкир. Среди них оказался знакомый дедушки — Хайбулла. С большой сердечностью он радостно повторил знакомое приветствие:

— Здравствуй, Иван!

— Здравствуй, здравствуй! — ответил дедушка.

— Может, земля охота купить? — спросил Хайбулла. — Айда, моя много земля есть. Задатка давай.

— Да нет, какая там земля, — махнул рукой дедушка.

— Тогда моя покос бери, — предложил только что подошедший щупленький старичок.

— Нет. Покос мне тоже не надо. Я ведь в город еду. Внучка вот в больницу везу.

— И-и-и, — огорченно протянуло сразу несколько голосов, сожалея, что не удалось продать или перепродать уже проданную землю.

Бренча монистами на маржинах^[1], с ведрами на плечах, по улице прошла пестрая толпа женщин с закрытыми лицами. Ни одна из них не повернула головы в сторону телеги, ни одна не ответила на приветствие Марьи.

— Ну, прощайте, — дедушка приподнял над головой картуз и дернул вожжами.

— Прощай, прощай, знаком, — кивая головами, разом повторяли башкиры, возвращаясь к насиженным местам — кто на завалинку, кто на лужайку.

За околицей одной из деревень Алеша схватил дедушку за локоть.

— Дедя! Гляди! Хвост у собаки какой!

Дедушка посмотрел в сторону, куда указывал мальчик.

— И совсем это не собака, Алеша, а лисонька-кумушка. От волка шкуру спасает. Вон, смотри, серый-то увидел нас — и в сторону.

— Дедь! Дедь! А это кто? — спрашивал через минуту Алеша, показывая на разгуливающих по болоту длинноногих журавлей.

В этот день он впервые увидел зайцев и парящих на большой высоте орлов, грохочущих атабаев и стаи рябчиков и услышал от дедушки и матери десятки названий птиц и мелких зверьков, которых он до этого не видел.

К вечеру они приехали в большую казачью станицу. До города оставалось совсем немного, и время было раннее. Однако дедушка решил заночевать здесь.

В станице царило большое оживление: на площадь со всех концов торопливо шли мужчины и женщины. Знакомый казак, к которому они заехали, помогая дедушке распрягать лошадь, пригласил его на площадь.

— Говорят, беглых поймали. Народ подбивают. Землю будто бы у казаков отбирать хотят.

— Поди ж ты, — удивился дедушка, — и у вас, значит, кураж этот завелся. А у нас намедни помещика подпалили и землю было делить хотели, да полицейские делильщиков-то всех ночью похватали — и в острог! Болтают, будто бы манифест скоро от царя выйдет; по едокам, говорят, делить землю будут…

Казак недружелюбно посмотрел на дедушку и ехидно улыбнулся:

— Говорят, в Москве кур доят. Пойдем на площадь, послушаем; как бы там другой манифест кое-кому не прочитали.

На базарной площади толпилось много казаков. В стороне, у церковной ограды, стояла большая толпа женщин. Обожженные солнцем, запыленные лица казаков, только что приехавших с полей, были возбуждены и злобны.

— Земли казачьей захотели! Деды наши, отцы кровь за нее проливали, а теперь — на тебе, делить? — комкая в руках выгоревшую на солнце фуражку, кричал раскрасневшийся пожилой казак. — Как же, держи карман шире, только и ждали, когда мужики за землей к нам приедут.

Насупив густые брови, в круг вошел высокий, прихрамывающий на левую ногу, казак.

— Полно горло-то драть, — услышал Алеша спокойный повелительный голос. — Это ты сам про дележку казачьей земли выдумал. У помещиков брать землю будем, а не у тебя.

— Мне чужого тоже не надо, — загорячился говоривший. — Отцы наши, деды так жили…

— Тише! Атаман… Тише!

На высоком крыльце показалась коренастая фигура атамана. Рядом встали есаул, два подхорунжих и три урядника. Все они были одеты в парадную форму.

Поглядывая на начальство, казаки гадали:

— Мобилизацию, знать, объявлять будут?

— А может, в самом деле, в город поведут рабочих разгонять? Бунтуют, говорят, чумазые.

— Может, и в город. Кто ж его знает?

— Чего там в город? Со своими сначала справиться надо.

Атаман велел казакам подойти ближе и тут же подал знак стоящим рядом урядникам. Те сошли с крыльца, открыли подвал и вывели оттуда трех станичников со связанными руками и двух пришлых, по виду рабочих.

Прыгая на одной ноге, с палкой вместо костыля, Алеша в гурьбе казачат пробрался вперед. Выведенные из подвала сумрачно смотрели на собравшихся. Алеша услышал, как один из них, молодой казак, с синим сабельным рубцом на правой щеке, отвечая рабочему, сказал:

— Самосуд задумали, вот она, штука-то какая! Троих, кажется, совсем жизни лишили. Есаул было вмешался, так и ему руку отрубили. Што же это такое? Господи! — И, провожая испуганным взглядом отъезжавшую телегу, растерянно добавил: — Вот она земля-то какая! Кровью пахнет.

Когда выехали из станицы, дедушка сказал, обращаясь к Марье:

— Казачишки за землю готовы жилы друг из друга вытянуть, ровно сбесились, ироды.

Алеша, все еще не успокоившийся от увиденного на площади, не вытерпел, спросил:

— Дедя! А почему люди за землю друг дружку убивают? Вон кругом ее столько, ходи да ходи… Нет, правда, почему?

Дедушка нервно дернул вожжами, взмахнул кнутом.

— Мал ты еще, Алеша, где тебе до этого. Вот подрастешь, тогда узнаешь, — и как бы говоря сам с собой, добавил: — Земли много, а мы веки вечные по ней стонем. У кого много, а у кого и пяди нет.

На другой день Карповы, наконец, прибыли в больницу. После внимательного осмотра немолодой веселый доктор погладил Алешу по голове и сказал, что мальчику надо будет месяца два ходить на перевязки. На вопрос матери, не придется ли резать ногу, доктор улыбнулся и отрицательно покачал головой.

Дедушка