поржавевшими кусками жести, вызывал сейчас какую-то неприязнь. Без этих цветущих кустов сирени, аккуратно возделанных грядок с овощами, темно-красных тюльпанов и бурно пошедших в рост гладиолусов это был бы весьма непривлекательный двор.

— Да, чудесно. Вот только мама, наверное, ужасно сердится. Я обещала быть дома не позднее девяти.

— Ну, не стоит волноваться. Такие вечера не часто бывают. Знаете, возможно, мы останемся в Таллине. Я слыхал, что некоторые воинские части поступят в распоряжение коменданта города, тогда сможем часто видеться.

— И вы останетесь?

— Надеюсь. А впрочем, черт его знает. Все зависит от генерала Пярна.

— И вы забудете меня, когда отправитесь дальше...

— Урве! Ну зачем вы так... Я вас никогда не забуду.

Молчание.

— Вот, возьмите это... на память, — сказала Урве, держа в руках какой-то темный предмет.

— Что это?

— Да просто так. Мне он не нужен. Думала — вам на память.

Солдат взял нож в свою большую руку, вытащил его из ножен, посмотрел и сунул обратно.

— Нy и ножик! Вы в самом деле хотите...

— Возьмите, пожалуйста, вы солдат. Я хочу, что бы вы взяли.

— О, большое спасибо, но я... Вот видите, а я не догадался, ничего не прихватил.

Девушка судорожно глотнула.

— Да и не надо. Я же не потому... Я просто... Просто мне нечего делать с ним.

Сейчас, сейчас это произойдет, то, чего она все время ждала. Но не мог же солдат, ничего не говоря, взять да и запихать подарок в карман. Должен же он был сказать, что в их роте едва ли не у каждого есть красивый ножик, но такого замечательного, как этот, нет ни у кого.

Но вот он замолчал, а потом внезапно взял руки девушки в свои. Такая вольность показалась ей недопустимой.

— Урве!

Казалось, девушка прислушивается к далекому рокоту самолетов.

— Урве, я люблю вас.

Даже в сумерках ночи острый глаз заметил бы, как отхлынула кровь от лица девушки, но лишь для того, чтобы снова, еще с большей силой, прихлынуть к щекам. Она громко и часто дышала. Юноша придвинулся ближе, теперь и она услышала его дыхание.

Как ей быть? Что ответить? Все разрешилось как-то даже чересчур быстро и неожиданно.

Ее обняли руки, гибкие сильные руки. Такие сильные, что голова шла кругом.

Светлые, аккуратно зачесанные наверх волосы растрепались, когда она внезапным движением отдернула голову. Быстро вскочив, она поправила шелковую лиловую кофточку и пригладила волосы. Увидев, что солдат тоже встал, девушка вытянула вперед обе руки, словно отталкивая его.

— Вы не смеете!

— Но, Урве!

— Я пришла вовсе не для того, чтобы бы со мной...

— Урве, поймите же... — Рейн хотел снова схватить в объятия свое счастье, но руки поймали лишь прохладный сырой воздух, а в ушах отдался стук двери, жестокость которого заставила его вздрогнуть.

Отвергнут.

Он осторожно пошел по темному подвальному коридору, тихонько поднялся по лестнице.

— Урве!

Молчание.

Неужели она действительно убежала домой? Вот так и получается, когда ребенку признаются в любви. Но какой же она ребенок! Писала такие письма, так интересно рассказывала. И к чему этот подарок, если...

Любой, кто открыл бы сейчас дверь, стал бы свидетелем того, как неизвестный высокий солдат по-кошачьи тихо поднимается по лестнице и долго стоит перед квартирой номер пять; затем, глубоко вздохнув, так же тихо спускается вниз. И вдруг, рванув дверь, изо всех сил хлопает ею.

Если б у случайного наблюдателя хватило терпения завершить разведку, он через мгновение увидел бы, как по ступенькам темной чердачной лестницы спускается высокая девушка в черной юбке и лиловой блузке и как она, открыв ключом дверь квартиры номер пять, быстро исчезает за ней.

2

Такое может только присниться. Урве была на берегу. Все вокруг казалось желтым, даже море сверкало расплавленным золотом. Люди потоком шли мимо. На песке лежала только она одна. Лийви взволнованно рассказывала ей, что прибыли солдаты. Где-то как будто и правда играл оркестр. Урве хотела встать, она забыла, что ноги ее по колено засыпаны песком, но как случилось, что вдруг она оказалась под кустами пахучей сирени? По зеленой траве прямо на нее шли солдаты. Их было много; один из них, держа в руках гармонь, растягивал ее до предела. Они смеялись.

Только тогда Урве заметила, что на ней ничего нет. Она напрягла все свои силы, пытаясь пробиться сквозь кусты, и... проснулась.

В открытое окно светило яркое солнце. С улицы доносился громкий разговор и звук удаляющейся гармони. Тихий вечер колыхал тюлевые занавески.

Интересно, который теперь час? Стеклянная банка с букетом сирени заслоняла часы.

В кухне Лийви рассказывала матери, как части корпуса шли через город.

Урве откинула свесившееся на пол одеяло и вскочила. Сердце забилось сильнее. Второй час. Корпус давно марширует; вероятно, большая его часть уже прошла. Но самое ужасное — ни матери, ни Лийви нельзя показать даже признаков волнения или спешки.

— Здравствуй, Лийви! — крикнула она, застегивая халатик и входя в кухню. На ее сонном лице непроизвольно появилось то выражение радости, с каким она всегда встречала сестру, когда та, оторвавшись от вечных забот о муже и ребенке, забегала сюда. — Корпус уже идет?

— Ага. Я свой букет сразу же сунула какому-то смуглому солдатику и пошла. Холодно.

— А я еще и не одета! — И Урве побежала к раковине мыться.

— Не нагулялась вчера? — ядовито спросила мать.

Как зло она встретила Урве этой ночью!

Лийви, благоразумной дочери, надлежало сейчас во всех подробностях узнать, как эта озорница Урве изводит мать. Ушла после обеда, пообещала вернуться не позднее девяти, а явилась после двенадцати. И попробуй сказать что-нибудь этой девчонке! Сразу десять слов в ответ. И вечно права.

Лийви громко рассмеялась. Разве мать сама не была молодой?

Наспех вытирая руки и шею, Урве пыталась оправдаться: думаешь вернуться к обещанному часу, но разве не может случиться, что встретишь подруг, особенно в летние каникулы, заболтаешься и не заметишь, как пролетит время.

— Ну, чего ты швыряешь полотенце!

Все! Больше ни одного движения, которое могло бы выдать ее! Но даже то, как она подняла полотенце, заставило снова заворчать маму:

— Нечего гонку устраивать. Впереди вон еще сколько времени. Насмотришься.

Если б она догадывалась, почему Урве так спешит!

В комнате, перед шкафом, Урве немного призадумалась. Блузка и юбка пусть остаются на спинке стула. Платье, это платье из белого