ведь не расскажешь ему?
ДЖОННИ смотрит на нее несколько секунд.
Джонни: Той ночью я встретил их на берегу. Смотрели они в темноту, слушали рокот волн, и ничего такого я бы и не подумал, если бы не увидел вдруг, что к рукам у них привязан мешок с камнями, и садятся они с ним в лодку. Такой большой холщовый мешок, вот как один из этих. Отдали они мне тебя, а сами начали грести и поплыли на глубину. Билли: Значит, они все-таки с собой покончили из-за меня? Джонни: Да, покончили, но не поэтому. Ты думаешь, чтобы избавиться от тебя? Билли: А почему же еще? Джонни: Сказать ему?
ЭЙЛИН кивает.
Джонни: За неделю до этого они узнали, что ты умрешь, если не отправить тебя в окружную больницу и не начать лечение. Но лечение стоило сотню фунтов, а у них таких денег в помине не было. Так вот, это страховка, которую выплатили после их смерти, спасла тебе жизнь. И представляешь, именно в тот день, когда я встретил их на берегу, они завели страховой полис. Билли: (пауза) Значит, они покончили с собой ради меня? Джонни: Страховку выплатили через неделю, и тебя еще до конца месяца выписали. Билли: Значит, они все же любили меня несмотря ни на что. Эйлин: Они любили благодаря всему, Билли. Джонни: Ну как тебе новость? Билли: Отличная новость. Мне сегодня очень нужна была хорошая новость. Спасибо тебе, Пустозвон.
Они пожимают друг другу руки, и БИЛЛИ садится.
Джонни: Не за что, Калека Билли. Билли: Билли. Джонни: Билли. (Пауза.) Ладно, я пошел домой к мамаше. Надеюсь, она откинула копыта, когда доктор пришел, и у нас будет сегодня еще одна хорошая новость. (Пауза.) Скажите, хозяйка, вы можете чем-нибудь заплатить ДЖОННИПАТИНМАЙКу за новости, только не горошком? Эйлин: Есть Чупа-Чупсы. Джонни: (разглядывает пакетик) А что такое Чупа-Чупсы? Эйлин: Это Чупсы, которые чупают. Джонни: (пауза. Немного подумав) Это я не буду.
ДЖОННИ выходит. Долгая пауза.
Билли: Надо было раньше мне все рассказать. Эйлин: Я не знала, как ты отнесешься к этой новости, Билли. Билли: И все же надо было рассказать. Легче вынести правду, чем страх перед тем, какой она может быть. Эйлин: Прости меня, Билли.
Пауза. БИЛЛИ позволяет ей слегка себя обнять.
Билли: Прости, что я сказал «очевидно». Эйлин: То-то же.
Она похлопывает его по щеке. Входит ХЕЛЕН.
Привет, Хелен. Что тебе? Хелен: Ничего. Просто пришла посмотреть на раны Калеки Билли. Говорят, они глубокие. Билли: Привет, Хелен. Хелен: Ты как идиот хренов во всех этих повязках, Калека Билли. Билли: Наверное, да. Э-э… тетя там чайник не кипит? Эйлин: Что? Да нет. А-а. (Цыкает) Да-да.
ЭЙЛИН выходит в заднюю комнату, ХЕЛЕН оттягивает бинты, чтобы заглянуть под них.
Билли: Хелен, мне же больно. Хелен: Ты прям как девчонка, на хрен, Калека Билли. Ну, как там в Америке? Билли: Да нормально. Хелен: Ты видел там таких же красивых, как я? Билли: Ни одной. Хелен: А почти таких же красивых? Билли: Ни одной. Хелен: А в сто раз хуже, чем я? Билли: Ну, может быть, пару раз и видел.
ХЕЛЕН больно тычет его в лицо.
Билли: (кричит от боли) А-а! Я хотел сказать, ни одной. Хелен: Думай, что говоришь, Калека Билли. Билли: Почему ты такая жестокая, Хелен? Хелен: Мне приходится быть жестокой, и вообще, не хочу, чтобы меня использовали, поэтому мне приходится быть жестокой. Билли: На тебя, небось, лет с семи никто не покушался, Хелен. Хелен: Скорее уж с шести. В шесть я врезала по яйцам священнику. Билли: Может быть, тебе немножко поубавить жестокости и стать просто милой девушкой? Хелен: Ага, конечно. Да я скорее себе спицу гнутую в задницу вставлю. (Пауза.) Меня только что уволил торговец яйцами. Билли: А почему он тебя уволил, Хелен? Хелен: Ума не приложу, почему. Может быть, дело в том, что мне не достает пунктуальности. Или в том, что я перебила все яйца. Или в том, что я могу врезать ему, когда мне хочется. Правда, ни одна из этих причин не может считаться уважительной. Билли: Конечно, нет. Хелен: Или, может, дело в том, что я плюнула в жену торговца яйцами, но и эта причина не уважительная. Билли: Зачем ты плюнула в нее, Хелен? Хелен: Затем, что она этого заслуживает. (Пауза.) Кстати, я еще не врезала тебе за то, что ты занял место в Голливуде, которое по праву мое. Ведь мне пришлось перецеловать четверых режиссеров на Инишморе, чтобы обеспечить себе место, которое ты занял без единого поцелуя. Билли: Но тогда на Инишморе был только один режиссер, Хелен. Человек по имени Флаэрти. А тебя я возле него вообще не видел. Хелен: Тогда кого же я целовала? Билли: Я думаю, местных конюхов, которые научились подделывать американский акцент. Хелен: Вот ублюдки! А почему ты меня не предупредил? Билли: Я собирался, но по-моему, тебе это нравилось. Хелен: Целоваться с конюхами бывает приятно, это правда. Я даже, может быть, прошлась бы с конюхом разок-другой, если бы только от них не воняло свинячьим дерьмом. Билли: А ты сейчас с кем-нибудь гуляешь? Хелен: Нет. Билли: (пауза) Знаешь, а меня еще никто не целовал. Хелен: Конечно, никто не целовал. Потому что ты калека дурацкий. Билли: (пауза) Странно, но когда я был в Америке, я думал о том, по чему бы стал скучать, если бы остался там навсегда. Я думал, стал бы я скучать по нашим местам? По каменным стенам, улицам в зелени и морю? Нет, не стал бы. Стал бы скучать по нашей еде? По горошку, картошке, горошку, картошке и горошку? Нет, не стал бы. Стал бы скучать по людям? Хелен: Эта твоя речь надолго? Билли: Я почти закончил. (Пауза.) На чем я остановился? Ты меня сбила… Хелен: «Стал бы скучать по людям». Билли: Стал бы скучать по людям? Ну, немножко стал бы, по теткам. По Малышу Бобби с его обрезком свинцовой трубой, по Джоннипатинмайку с его идиотскими новостям я бы скучать не стал. И по тем парням, что смеялись надо мной в школе, и девчонкам, что ревели, стоило мне с ними заговорить, тоже. Я думал про все это, и получалось, что если Инишмаан завтра поглотит морская пучина, то я ни по ком особенно горевать не стану. Кроме тебя, Хелен. Хелен: (пауза) Станешь горевать по коровам, на которых любишь смотреть. Билли: Эта история с коровами раздута сверх всякой меры. То, к чему я веду, Хелен, это… Хелен: А ты к чему-то ведешь, Калека Билли? Билли: Да, а ты все время меня
ДЖОННИ смотрит на нее несколько секунд.
Джонни: Той ночью я встретил их на берегу. Смотрели они в темноту, слушали рокот волн, и ничего такого я бы и не подумал, если бы не увидел вдруг, что к рукам у них привязан мешок с камнями, и садятся они с ним в лодку. Такой большой холщовый мешок, вот как один из этих. Отдали они мне тебя, а сами начали грести и поплыли на глубину. Билли: Значит, они все-таки с собой покончили из-за меня? Джонни: Да, покончили, но не поэтому. Ты думаешь, чтобы избавиться от тебя? Билли: А почему же еще? Джонни: Сказать ему?
ЭЙЛИН кивает.
Джонни: За неделю до этого они узнали, что ты умрешь, если не отправить тебя в окружную больницу и не начать лечение. Но лечение стоило сотню фунтов, а у них таких денег в помине не было. Так вот, это страховка, которую выплатили после их смерти, спасла тебе жизнь. И представляешь, именно в тот день, когда я встретил их на берегу, они завели страховой полис. Билли: (пауза) Значит, они покончили с собой ради меня? Джонни: Страховку выплатили через неделю, и тебя еще до конца месяца выписали. Билли: Значит, они все же любили меня несмотря ни на что. Эйлин: Они любили благодаря всему, Билли. Джонни: Ну как тебе новость? Билли: Отличная новость. Мне сегодня очень нужна была хорошая новость. Спасибо тебе, Пустозвон.
Они пожимают друг другу руки, и БИЛЛИ садится.
Джонни: Не за что, Калека Билли. Билли: Билли. Джонни: Билли. (Пауза.) Ладно, я пошел домой к мамаше. Надеюсь, она откинула копыта, когда доктор пришел, и у нас будет сегодня еще одна хорошая новость. (Пауза.) Скажите, хозяйка, вы можете чем-нибудь заплатить ДЖОННИПАТИНМАЙКу за новости, только не горошком? Эйлин: Есть Чупа-Чупсы. Джонни: (разглядывает пакетик) А что такое Чупа-Чупсы? Эйлин: Это Чупсы, которые чупают. Джонни: (пауза. Немного подумав) Это я не буду.
ДЖОННИ выходит. Долгая пауза.
Билли: Надо было раньше мне все рассказать. Эйлин: Я не знала, как ты отнесешься к этой новости, Билли. Билли: И все же надо было рассказать. Легче вынести правду, чем страх перед тем, какой она может быть. Эйлин: Прости меня, Билли.
Пауза. БИЛЛИ позволяет ей слегка себя обнять.
Билли: Прости, что я сказал «очевидно». Эйлин: То-то же.
Она похлопывает его по щеке. Входит ХЕЛЕН.
Привет, Хелен. Что тебе? Хелен: Ничего. Просто пришла посмотреть на раны Калеки Билли. Говорят, они глубокие. Билли: Привет, Хелен. Хелен: Ты как идиот хренов во всех этих повязках, Калека Билли. Билли: Наверное, да. Э-э… тетя там чайник не кипит? Эйлин: Что? Да нет. А-а. (Цыкает) Да-да.
ЭЙЛИН выходит в заднюю комнату, ХЕЛЕН оттягивает бинты, чтобы заглянуть под них.
Билли: Хелен, мне же больно. Хелен: Ты прям как девчонка, на хрен, Калека Билли. Ну, как там в Америке? Билли: Да нормально. Хелен: Ты видел там таких же красивых, как я? Билли: Ни одной. Хелен: А почти таких же красивых? Билли: Ни одной. Хелен: А в сто раз хуже, чем я? Билли: Ну, может быть, пару раз и видел.
ХЕЛЕН больно тычет его в лицо.
Билли: (кричит от боли) А-а! Я хотел сказать, ни одной. Хелен: Думай, что говоришь, Калека Билли. Билли: Почему ты такая жестокая, Хелен? Хелен: Мне приходится быть жестокой, и вообще, не хочу, чтобы меня использовали, поэтому мне приходится быть жестокой. Билли: На тебя, небось, лет с семи никто не покушался, Хелен. Хелен: Скорее уж с шести. В шесть я врезала по яйцам священнику. Билли: Может быть, тебе немножко поубавить жестокости и стать просто милой девушкой? Хелен: Ага, конечно. Да я скорее себе спицу гнутую в задницу вставлю. (Пауза.) Меня только что уволил торговец яйцами. Билли: А почему он тебя уволил, Хелен? Хелен: Ума не приложу, почему. Может быть, дело в том, что мне не достает пунктуальности. Или в том, что я перебила все яйца. Или в том, что я могу врезать ему, когда мне хочется. Правда, ни одна из этих причин не может считаться уважительной. Билли: Конечно, нет. Хелен: Или, может, дело в том, что я плюнула в жену торговца яйцами, но и эта причина не уважительная. Билли: Зачем ты плюнула в нее, Хелен? Хелен: Затем, что она этого заслуживает. (Пауза.) Кстати, я еще не врезала тебе за то, что ты занял место в Голливуде, которое по праву мое. Ведь мне пришлось перецеловать четверых режиссеров на Инишморе, чтобы обеспечить себе место, которое ты занял без единого поцелуя. Билли: Но тогда на Инишморе был только один режиссер, Хелен. Человек по имени Флаэрти. А тебя я возле него вообще не видел. Хелен: Тогда кого же я целовала? Билли: Я думаю, местных конюхов, которые научились подделывать американский акцент. Хелен: Вот ублюдки! А почему ты меня не предупредил? Билли: Я собирался, но по-моему, тебе это нравилось. Хелен: Целоваться с конюхами бывает приятно, это правда. Я даже, может быть, прошлась бы с конюхом разок-другой, если бы только от них не воняло свинячьим дерьмом. Билли: А ты сейчас с кем-нибудь гуляешь? Хелен: Нет. Билли: (пауза) Знаешь, а меня еще никто не целовал. Хелен: Конечно, никто не целовал. Потому что ты калека дурацкий. Билли: (пауза) Странно, но когда я был в Америке, я думал о том, по чему бы стал скучать, если бы остался там навсегда. Я думал, стал бы я скучать по нашим местам? По каменным стенам, улицам в зелени и морю? Нет, не стал бы. Стал бы скучать по нашей еде? По горошку, картошке, горошку, картошке и горошку? Нет, не стал бы. Стал бы скучать по людям? Хелен: Эта твоя речь надолго? Билли: Я почти закончил. (Пауза.) На чем я остановился? Ты меня сбила… Хелен: «Стал бы скучать по людям». Билли: Стал бы скучать по людям? Ну, немножко стал бы, по теткам. По Малышу Бобби с его обрезком свинцовой трубой, по Джоннипатинмайку с его идиотскими новостям я бы скучать не стал. И по тем парням, что смеялись надо мной в школе, и девчонкам, что ревели, стоило мне с ними заговорить, тоже. Я думал про все это, и получалось, что если Инишмаан завтра поглотит морская пучина, то я ни по ком особенно горевать не стану. Кроме тебя, Хелен. Хелен: (пауза) Станешь горевать по коровам, на которых любишь смотреть. Билли: Эта история с коровами раздута сверх всякой меры. То, к чему я веду, Хелен, это… Хелен: А ты к чему-то ведешь, Калека Билли? Билли: Да, а ты все время меня