- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (52) »
Владимир Саксонов Повесть о юнгах Дальний поход
Повесть о юнгах
Мы первую любовь узнаем позже, Чем первое ранение в бою.(Из стихов моего друга Вадика Василевского)
I
Я слышу, как шумят сосны, — значит, проснулся. Крепко зажмуриваю глаза, пытаясь опять провалиться в мягкий, теплый сон, и ничего не могу поделать — жду: вот-вот заорет дневальный. Сосны шумят и шумят. При сильных порывах ветра они словно тесней обступают палатку, потом отходят. Если с головой укрыться шинелью, их невнятный гул стихает… — Подъем! Ветер, торжествуя, гудит в соснах, совсем рядом скрипят их стволы, и теперь уж мне кажется, что я слышал это всю ночь. И всю ночь видел во сне валун, похожий на тушу бегемота. Не думал я, что он такой большой, когда из-под земли выпер кусок его спины — холодный, гладкий, со следами от кирки. А потом… Хоть бы он треснул!.. Глаза не открываю: такое чувство, что, если открою, сразу станет холодней. А зачем открывать? В палатке темно, тихо. До третьей команды вставать никто не собирается. Правда, Железнов поднимется раньше всех. Это парень, который спит в правом дальнем углу. Его фамилию я запомнил еще на Большой земле, во время переклички, и, наверное, потому, что у него такое… — Выходи на физзарядку! …такое лицо: все в оспинах, а подбородок тяжелый, тянет книзу. Смотрит Железнов всегда исподлобья. Поспать бы… Пусть этот валун мне только снится. А то ведь он существует на самом деле — лежит, бегемотина, и ждет нас. На его спину наткнулся, конечно, я. Мне везет! Но потом и Железнов, копавший шагах в десяти от меня, бросил кирку и буркнул: «Тут тоже…» Мы еще не знали, что стоим на одном и том же валуне. У меня, правда, шевельнулось какое-то нехорошее предчувствие, когда Сахаров — а он копался у самого края котлована — крикнул: «Желающие изучать историю, ко мне! Ледниковый период… А я не нанимался», и стал колупать киркой совсем в другом месте. …Вот теперь я засыпаю, да как! Сутки мог бы проспать. — Приготовиться на завтрак! Это и есть третья команда. Вокруг закопошились. А Железнов уже возвращается — ходил, значит, умываться. Он в нашей палатке один такой: по утрам умывается, а спит раздетый. — Закаляется, — насмешливо шепчет мой сосед и высказывается вслух: — Нет уж, на Соловках спать надо во всем аттестате! Сосед — Сахаров. Он закуривает — самокрутка лежит у него под подушкой с вечера. — и я вижу одну сторону его тонкого носа, щеку, настороженно расширенный глаз. Фамилия сладкая, а парень злой. И глаз у него такой же. Надо вставать… И думать не о валуне, а про что-нибудь приятное. Например, про завтрак. Вчера перед отбоем я сделал из своей «гражданской» рубашки новые портянки. Тоже приятно. Вот они, под матрацем, тепленькие! Трех пар носков, которые мне дали в Архангельском полуэкипаже, уже нет. Не думал, что они рвутся так быстро… — Выходи строиться! Сахаров чертыхается. Я догадываюсь почему: шнурки кожаные, от сырости разбухают и не продеваются. У всех так. Но все молчат, а Сахаров молчать не может. — Служба, — говорит он, — для нормального человека состояние ненормальное. — Сидел бы дома, — тихо огрызается кто-то в темноте палатки. Сахаров поднимает голову: — А ты там сиди… таракан! Строиться выходим на дорогу — целая рота заспанных юнцов в черных помятых шинелях и бескозырках без ленточек. Флотские ремни и ленточки нам еще не дали. Неуверенно светает. Впереди, справа, вспыхивает карманный фонарик — политрук начинает читать сводку Информбюро: — «В течение двадцатого сентября наши войска вели ожесточенные оборонительные бои…» …На поляне, неподалеку от дороги, врыты в землю наскоро сбитые столы и скамейки. Садимся по десять человек за стол. Девять пар глаз следят, как бачковой делит хлеб, масло и сахар. У меня бы, наверное, руки задрожали, будь я на его месте. А Сахаров даже глазом не моргнет. Ловко у него получается: делит вроде поровну, а если сравнить, то моя порция — я сижу ка другом конце скамейки — вдвое тоньше, чем у него! Напротив меня — Железнов. У него горбушка такая же, как моя. Тот, кто поближе к бачковому, — тот и выгадывает… И все молчат. Я поднимаю глаза — Железнов смотрит на меня в упор: — У тебя компас есть? — Чего-о? — Ну, компас. Обыкновенный… Я только плечами пожимаю. Но, когда он прячет половину своей горбушки в карман шинели, теряюсь окончательно: неужели наелся? Потом догадываюсь: Железнов хочет продлить удовольствие. Вот выдержка у человека! Я бы сейчас смог проглотить таких горбушек… сколько? Но об этом тоже лучше не думать и, пока не подняли, прихлебывать хотя бы пустой чай — горячий, пахнущий дымом… — Встать, выходи строиться! Опять встаю в строй. Опять голову направо, прямо… Поворот. Первый, тяжелый, как вздох, шаг роты. Идем. Метрах в двадцати от дороги лес начинает спускаться к озеру и заметно редеет. Затоптанная трава и щепки покрыты инеем. Если провести по щепкам ботинком, сразу можно увидеть, что они свежие… Да, когда начали рыть котлованы для кубриков — так здесь называют землянки, — я сначала обрадовался: думал, копать полегче, чем таскать тяжелые стволы сосен. Зря я так думал. Земля мерзлая, твердая. Ее лопатой не возьмешь. Надо киркой. А что кирка? Стоим вот и смотрим на валун — чем его возьмешь? Мутный, зябкий рассвет сочится сквозь ветви сосен. Сосны шумят. Стоим, греем руки в карманах и смотрим на холодную, неподвижную тушу, занявшую половину котлована. Последние два дня всей сменой — двадцать пять человек — мы долбили вокруг этого валуна кирками. Обкопали его, выровняли землю. Теперь старшина (новый какой-то, они у нас часто меняются) послал за канатом… Разве такую бегемотину вытащишь? — Ра-а-аз, два-а, взяли! Еще ра-аз, взяли!.. Что-то развеселились вокруг… Согрелись, наверное. — Ра-аз, два-а, взяли! — Пупок не надорви, — советует Сахаров. Я опять в дураках: тяну, когда все уже только делают вид, что стараются. Стараться, конечно, незачем. Это и старшина понимает. — Отставить, — говорит он. И задумчиво трет щеку — словно решает, побриться ему или нет. Канат
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (52) »