Предполагалось, что такая стачка приведет к свержению Франко, Семпрун же ссылался на положение дел внутри франкистской Испании, в частности, на бурное ее экономическое развитие, утверждал, что пропаганда стачки приводит только к бессмысленной утрате партийных кадров.

Хотя последующие события, похоже, подтвердили правоту Семпруна — ведь франкистский режим умер вместе с Франко естественной, ненасильственной смертью, не возьму на себя смелость — да и достаточных данных для этого у меня нет — выступать в роли арбитра давнишнего спора. Да, авторитарные действия Каррильо в последние годы его лидерства стали одной из причин эрозии испанского коммунистического движения, отхода от него многих былых приверженцев — хотя в более ранние времена этот безусловно незаурядный политический руководитель, обладавший острым чувством нового, немало поднял престиж этого движения. И все же, когда читаешь «Автобиографию Федерико Санчеса» (1977), где Семпрун в свободной литературной форме, столь характерной для латиноамериканской прозы, рассказал об обстоятельствах своего исключения да и о перипетиях своей деятельности коммунистического активиста, о том, что был «сталинизированным интеллектуалом», что писал искренние оды коммунизму и Долорес Ибаррури, — так вот, когда читаешь все это, испытываешь чувство неловкости за человека, который едва ли не с мазохистской страстью растаптывает то, чему поклонялся. Такого сарказма не заслуживают тысячи достойнейших коммунистов-испанцев, самоотверженно боровшихся с фашизмом у себя на родине и в других странах, не заслуживает его и герой-рассказчик «Долгого пути», шедший во имя своих идей на смерть. Тем более что сейчас испанские коммунисты стараются оставить в прошлом старые разногласия, будучи воодушевлены, как это показал недавний съезд КПИ, главной целью — восстановлением единства.

Впоследствии Семпрун сочтет преимуществом своей жизни тот факт, что он всегда сохранял для себя возможность «оставаться и вовне, — и внутри». Что же, в выигрышности такой неизменно критической позиции не откажешь. Но морально и эмоционально она уязвима, ибо не дает четкого ответа на вопрос «с кем ты?», который — надо это признать — дан со всей определенностью в «Долгом пути». В любопытном философско-политическом романе «Белая гора», где действуют три разных героя, по существу же — три ипостаси одного социально-психологического типа, Семпрун передаст расколотость, рефлексию и в каком-то смысле бесперспективность чисто интеллектуалистского сознания, отчужденного и вместе с тем неотрывного от бурных перипетий нашего века. Похоже, эта тема станет главной для автора.

Но когда Ален Рене сделает по сценарию Семпруна фильм «Война окончена», где Ив Монтан с присущей ему скупой силой сыграет испанского коммуниста-подпольщика, с риском для жизни приезжающего на родину из Парижа, чтобы выполнять изначально нереальную директиву партии, зритель воспримет этот фильм не как сатиру на оторванное от жизни руководство (хотя есть в нем соответствующие кадры), а как проникнутый уважением рассказ о герое, выполняющем свой долг несмотря ни на что. Эта же тема и этот настрой прозвучат и в романе Семпруна «Беспамятство» (1967), герой которого Мануэль, пришедший в него из «Долгого пути», гибнет в антифашистской борьбе.

Верно, политическая биография Семпруна достаточно характерна для западноевропейских интеллигентов его поколения, которые в молодости боролись против фашизма и реакции на стороне компартии или в ее рядах, а затем — после разоблачений сталинского произвола в 1956 г. и конца «пражской весны» 1968 г. — отошли от нее, да и от нас. Но если сегодня мы сами оказываемся самыми беспощадными критиками собственной истории, с болью, но и с решимостью выявляем ее белые — точнее сказать, черные — пятна, то можем ли мы сегодня повторять в адрес таких интеллигентов былые обвинения в антикоммунизме и антисоветизме? И разве не восстановима прежняя дружба, замешанная на общей крови, на общей борьбе?

Верно, смерть коммуниста-подпольщика Мануэля, этого alter ego автора, можно трактовать и символически для Семпруна. Но не думаю, чтобы эта операция далась ему без боли и что развеялись чувства и убеждения интеллигента-антифашиста. Да и он сам через несколько лет после исключения из партии гордо отвечал интервьюеру буржуазного журнала: «Я не бывший коммунист. Я — коммунист». А уже в 1980 году хотя и скептически отзываясь о перспективах коммунизма (да кто тогда, в перигей брежневского застоя и показухи, мог предвидеть перестройку?!), вместе с тем признал, что «коммунизм остается крупнейшим событием нашего века». Так зрелый человек хранит светлое воспоминание о первой любви.

Впрочем, эти убеждения он доказал и в нашумевших сценариях, которые он делал для Коста-Гавраса — известного французского кинорежиссера, грека по национальности, — «Зет» (об убийстве греческими неофашистами депутата Ламбракиса) и «Признание» (по одноименной автобиографической книге Артура Лондона, рассказывающей о фальсифицированном процессе в Чехословакии в 1952 г.). Последний, наиболее известный фильм трактовался в нашей печати как антисоветский. Думается, сейчас, когда у нас дана должная оценка подобным же процессам 30-х годов, есть резон изменить критерии и увидеть в фильме оправданный протест против несправедливости под флагом социализма, против попрания правосудия и человеческого достоинства. Да и вообще, можно ли осуждать страстную одержимость в борьбе против несправедливости, под каким бы флагом она ни выступала? Роман о Бухенвальде Семпрун начал, по собственному признанию, под впечатлением «Одного дня Ивана Денисовича» А. Солженицына и «Колымских рассказов» Варлама Шаламова. С той поры Семпруна не оставляет, как он выразился, «реальность лагерей в нашей истории». С той только разницей, добавляет он, что когда «к нам в Бухенвальд прибывали заключенные, мы ощущали, что живы, что живо Сопротивление, что борьба продолжается; в советских же лагерях такое событие должно было иметь обратный эффект».

Еще недавно естественное сопоставление советских и нацистских лагерей означало ступать на тонкий лед. Сегодня опубликован отчасти построенный на этом сопоставлении роман Гроссмана «Жизнь и судьба», который усматривает обнадеживающий противовес тоталитаризму и деспотизму в извечном и непреоборимом стремлении человека к свободе, попрание которой не может быть оправдано ничем. В этом же, думается, пафос творчества Семпруна, его «Долгого пути».

Итак, хотя наши пути и разошлись было, сегодня они, надеюсь, сходятся в главном. Как поет Окуджава, «дороги этой дальней на нас обоих