нормальной житейской смекалке. Но накатывает на него временами такая ребячливость, почти мальчишество, начинает анекдоты травить, шутить или подкалывать. Хотя, если задуматься, то можно понять, откуда это берется: своего рода защита от окружающего. Ибо мир спустя десять лет после Пандемии, уничтожившей большую часть человечества, кровав, жесток, опасен и мрачен. И каждый с этим справляется по–своему. Вот Михаил – шутки шутит и анекдоты травит, как пацан. И отношения у нас с ним необычные. То ли как у учителя с учеником, то ли просто как у напарников… не разберешь.

Я вытащил кисет с остатками табака, свернул самокрутку. Курю я мало, только если выпью или после стресса. Михаил смолит больше, поэтому дефицитный табак у него постоянно заканчивается, и он страдает от никотиновой голодухи. Раскурив самокрутку, первым делом передал ее напарнику, тот сделал пару глубоких затяжек и сказал:

— А ну, пройдись.

Взяв самокрутку и тоже со смаком затянувшись, я встал. Осторожно перенес вес на раненую ногу, прислушиваясь к ощущениям, сделал несколько шагов. Нормально. То есть не нормально, конечно, какое уж тут нормально с этакой дырой, но – терпимо, могло быть и хуже.

Горбун в яме вдруг вострубил дурным голосом и бросился в атаку на стенку. Въехал в нее центральным, торчащим из-под нижней челюсти рогом, повращал, буравя глинистую почву, вытащил, развернулся и снова забегал.

Михаил выпрямился, повел плечами. На нем были такие же, как на мне, камуфляжные штаны, заправленные в высокие черные ботинки, и серая охотничья куртка. Моя, похожая, только зеленая, лежала на жердях. Эти куртки вместе со штанами, ботинками, палаткой и бруском серебра на триста грамм мы получили с год назад в оплату за то, что под Белой Церковью помогли одним старателям отбить их схрон с артефактами у пришедшей с юга банды.

— Иди на стоянку, а то заявится кто-нибудь и палатку унесет, — сказал Михаил. – Поужинать приготовь. Всё, мы дело сделали. Я дождусь, когда горбун отправится в мир иной, голову отрублю и притащу.

— Он меня проткнул, Миха! – возмутился я. – Я убить его хочу. Мечтаю прям.

Напарник почесал лейкопластыревую нашлепку на правой скуле - вчера поздно вечером брился и порезался в темноте.

— Вот ты задалбываешь иногда, Стэн. Иди на стоянку, говорю, без палатки останемся.

— Отомстить хочу, — заупрямился я. – Возле сарая все равно никого никогда не бывает, кроме нас. Месть – это хорошо.

— Мстить полезно для душевного здоровья, не спорю. Но в данном случае ты имеешь дело не с человеком, а с неразумным зверем. Знаешь, как один мужик умный сказал: прощают только недостойных мести. Этот хрен рогатый внизу как раз недостоин. Он же не понимает ничего.

— Сам говорил, что у них зачатки интеллекта.

— Вот именно, что только зачатки.

Я продолжал напирать:

— Башка такого самца весит килограмм тридцать, не меньше. Плюс освежевать же надо, мясо хоть и жесткое, но ты что, его бросить хочешь? Бесхозяйственно это. Завялить, засолить надо, может, часть к Сигизмунду снести или поселянам продать… Как ты в одиночку все потащишь, мы ж собирались волокушу для двоих делать. Сам не донесешь.

— Ты тем более не донесешь с такой-то ногой.

Он задумчиво огляделся. Давно перевалило за полдень, в кронах деревьев гулял ветер, шелестел листвой. Начало осени – уже прохладно, но морозов пока нет, ночью мы спали без костра. От небольшой дубравы, где устроили ловушку, было километра три до Ореховки, которая находилась на юго-западе. А к востоку от нас лежало большое пятно Леса, накрывшего Полтаву. Оттуда, из смертельной для людей мутировавшей чащи и появлялся этот кабан–горбун, так доставший поселян.

Мне в голову пришло, как мы можем в этой ситуации поступить, но напарник уже и сам озвучил:

— Стоянку надо сюда перенести. Сарай, конечно, привычней, но… Короче, оставайся здесь, жди, пока горбун сдохнет. Я возьму скатки, рюкзак и приду. А ну, посмотри на меня.

Я посмотрел. Он вгляделся в мое лицо и спросил:

— Голова не кружится? Блевать не тянет?

— Да нет, все путем. Рана – и рана, впервые, что ли. Я в норме.

— Ладно, жди. Скоро буду.

Миха взял у меня самокрутку, в последний раз затянулся, вернул и ушел. Я докурил, накинул куртку. Погрозил кулаком горбуну. Тот фыркал, тяжело топотал по дну ямы, иногда останавливался и мотал башкой. Шеи у этих тварей почти нет, тулово переходит в угловатую голову с торчащими вкривь и вкось рогами. Глаз на ней не видно, только темные щелочки в складках жесткой щетинистой шкуры.

— Пристрелить бы тебя, урррод! – в сердцах сказал я, все еще раздосадованный тем, что на ровном месте заполучил дыру в икре и головную, вернее, ножную боль на ближайшие дней десять.

Горбун в ответ, глухо замычав, упал на бок, и тогда стало видно, что брюхо у него все в крови. С трудом он поднялся, снова побрел по кругу. Жалко мне его не было ни грамма. Жалостливые в наше время долго не живут. Мутант был причиной смерти как минимум одного человека, из-за него ореховцы лишились нескольких коз, что для поселян вполне могло означать скорый голод и смерть еще многих людей… Короче, в яме подо мной находилось исчадие Леса, подлежащее жесткому уничтожению. Только так, и никак иначе. За эту работу нам пообещали двадцать армейских патронов для «тигры», тридцать – для моего короткоствола, блок охотничьих спичек и пять больших банок тушенки. Основная валюта, которую берут везде – старые монеты по одному и десять рублей, а еще серебряные и золотые слитки. Второй валютой можно назвать патроны разных калибров. Из-за Пандемии, как утверждает Михаил, погибло примерно девяносто – девяносто пять процентов населения. Соответственно, боеприпасов, которые хранились на военных складах, в процентом соотношении к числу живых сразу стало в разы больше. Только поэтому мы пока стреляем, а не носимся по лесам с луками и арбалетами.

Мне хотелось быстрее вернуться в Ореховку еще и по другой причине: когда мы уходили на охоту, дочка поселкового старейшины Лерка очень многозначительно глядела на меня, а на предложение познакомиться поближе ответила в том смысле, что если вернемся с башкой убиенного кабана – то я могу кое на что рассчитывать.

И тут горбун издох. То есть, по выражению Михи, отправился в мир иной. Дубаря врезал. Копыта отбросил, стало быть. Кстати, даже раньше, чем я ожидал. Он вдруг тоскливо, утробно замычал и начал пятиться. Впервые я такое видел: пятящегося самца–горбуна. Ни от кого они не